Большая книга приключений для маленьких принцесс - [46]

– Это ты чего сюда завалилась? – продолжал бухтеть Терещенко. – Запуталась в занавесе, начала орать. Дмитрий Юрьевич тебя вытаскивает, а ты отбиваешься от него и все что-то про Щелкунчика кричишь. У нас не Щелкунчик, у нас Снежная королева.

– Ну что? Как ты? – Выпроводив вэшек, режиссер вернулся на сцену и с сочувствием посмотрел на Таню. – Надо же, я впервые встречаю такую богатую фантазию! Кто бы мог подумать! И давно у тебя это?

– Что «это»? – насупилась Таня, борясь с сильным желанием спрятаться за спину Терещенко, чтобы эти внимательные глаза не смотрели на нее так пристально.

– Ах, Таня, тяжело тебе придется, – покачал головой режиссер. – Тебе дано больше, чем мне и всем нам. Ты, как настоящая принцесса, правишь прекрасным, светлым царством собственной фантазии. Много придется тебе вытерпеть, ведь мышиный король подстерегает тебя на всех путях и дорогах.

На этих словах Таня попятилась. Она голову могла дать на отсечение, но режиссер вновь говорил словами Дроссельмейера из сказки. Ей даже показалось, что в полумраке сцены у режиссера не хватает одного глаза. Вместо него – черная повязка, которую искусно скрывает белый парик...

Но Терещенко заговорил, и наваждение исчезло.

– Ее чего, проводить?

– Да, проводи, – задумчиво отозвался режиссер. – Посмотри, чтобы она благополучно добралась до дома. Такие фантазии неизвестно куда могут завести.

Всю дорогу до дома они молчали. Таня чувствовала, что надо говорить, что надо как-то объяснить свое странное поведение, но сил на разговор уже не было. Это сколько всего нужно сказать, чтобы он понял.

– Ты это... – Они стояли около Таниного подъезда, Терещенко мрачно смотрел себе под ноги. – Это... – тужился он выдавить из себя еще хотя бы пару слов. – Это... не переживай. И это... завтра приходи. Это... все будет хорошо.

Он облегченно вздохнул, словно выполнил невероятно ответственное задание, и потопал обратно к школе.

Терещенко уходил, спотыкаясь о сугробы, нелепо размахивая руками, норовя завалиться то на один бок, то на другой, и это было до того трогательно, что Таня чуть не расплакалась.

Надо же, вызвался ее проводить, ничего плохого не сказал, наоборот, пожелал ей удачи. Странный какой сегодня день. Никто на нее не ругался, а она и штору порвала, и на режиссера накричала. И Терещенко этот...

Не чувствуя под собою ног от усталости, Таня побрела к своей квартире.

На следующий день в школу она не пошла.

Уже к вечеру у Тани поднялась высокая температура. Ни врач, ни мама не могли понять, что с ней происходит. Она не кашляла, не чихала, у нее не болело горло, не был заложен нос. Она либо спала, либо лежала, плавая в температурном бреду.

Но прошло два дня. Потом еще два дня. Таня открыла глаза и поняла, что выздоровела. Она словно отоспалась, пришла в себя, руки и ноги требовали движения. Она прошлась по квартире и вдруг увидела здесь то, что, казалось, никогда не могла увидеть. На кухонном подоконнике полыхал ярко-розовый цикламен, тот самый, что подарила ей Нина Антоновна, когда Терещенко наглотался сока плюща. Таня тогда была так поражена случившимся, что, забывшись, принесла цветок домой. Удивительно, как мама его еще не выбросила, с нее бы сталось отправить такую красоту на помойку.

Таня стояла рядом с цветком и чувствовала, как просыпается после долгой спячки, и ей вдруг страшно захотелось увидеть своих питомцев. Как там они? Их поливают? Следят, чтобы на листья не падал прямой солнечный свет? Проветривают помещение? Рыхлят почву? Не льют ли на фиалки воду сверху, это так вредно для них? Соблюдают ли для кактуса период покоя?

Таня бродила по квартире, борясь с сильным желанием сейчас же собраться и выйти на улицу. Через час она поняла, что борьба эта бессмысленна, и пошла переодеваться.

Время было самое удобное – уроки закончились, и в школе, кроме учителей, никого быть не должно. На улице был приятный морозец, снег искрился в свете фонарей, даже машины по дорогам двигались бесшумно.

Таня решила не обходить школу кругом, а пошла через задние ворота, мимо «кладбища» старых парт и стульев. Было тревожно идти через эту глухомань, но еще с утра в Таниной душе поселился веселый колокольчик, возвещавший о том, что все будет хорошо.

Она удобней перехватила укутанный в толстую бумагу цикламен и шагнула на темный школьный двор. Сердце тревожно стукнуло, заставляя сильнее прижать к себе пакет с цветком.

«Как бы не замерз!» – мелькнуло у нее в голове. Больше она ни о чем подумать не успела, потому что совсем рядом, за тонкой стенкой из пустых ящиков, непонятно как и непонятно зачем здесь набросанных, раздались голоса.

– Ну, давай! Чего упрямишься?

Таня втянула голову в плечи и зажмурилась.

– Шевелись, мелкий!

Она еще успела удивиться, почему это к ней обращаются в мужском роде, когда одновременно послышалось сразу несколько голосов:

– Так! Ты сдвинешься с места или я тебя в сугроб закатаю?!

– Да чего с ним возиться? Сейчас послушаем, звонко ли он поет!

– Ай! Не надо! Уй! Мама!

Таня широко распахнула глаза. Голос кричавшего неожиданно оказался знакомым.

Она осторожно выглянула из-за коробок, и рот ее непроизвольно открылся. К ней спиной стояло трое здоровенных парней в черных куртках. А перед ними на снегу сидел... Терещенко. Вернее, даже не сидел, а извивался, пытаясь запустить руку за воротник. Видимо, один из высоченных гоблинов засунул ему за шиворот снега, и теперь Терещенко его оттуда вытряхивал.