Большая книга перемен - [168]

А вот мужчина, явно сбежавший от жены и троих детей, рядом с ним редкостно неказистая девица, но желание мужчины пофлиртовать, порезвиться на свободе столь велико, что он напропалую любезничает с девицей, а та регулярно хихикает, обрызгивая стол и галантного собеседника крошками пищи, потому что постоянно жует (мужчиной был Валера Сторожев, а болтал он с уродливой дочкой мэра, жалея ее, что она так не задалась внешностью.)

Рядом с ним еще один унылый муж. Он почти не ест, только пьет одну рюмку за другой и тупо смотрит перед собой. Его супруга не отстает в питье, вытирает губы рукой, закусывает мало – бережет фигуру, контуры которой превратились в очертания прибрежного валуна, заглаженного до плавных форм тысячелетним прибоем. Такие пары бывают, Саша встречал не раз: уже нет ничего общего, ни одной связующей нити, кроме совместного обиталища, и вот они приходят домой вечером, ужинают, муж наливает себе, спрашивает ее: «Будешь?» Она кивает. Так и сидят и выпивают весь вечер, глядя в телевизор – а что смотреть, все равно. (Так Саша охарактеризовал Немчинова и Скобееву, главного бухгалтера одного из коммерческих подразделений Павла Витальевича, женщину великую, умеющую в два дня составить годовой отчет в трех вариантах – для внутреннего пользования, для налоговой инспекции и – самый настоящий – для Павла Витальевича лично; одна печаль – овдовев, стала крепко зашибать, очень уж любила своего покойного мужа. Между прочим, Немчинов сам напросился пойти вместе со Сторожевым, зайдя к нему и узнав, что пригласительный билет на двоих. Он начал уговаривать Наташу, чтобы она, как он коряво пошутил, уступила ему свое лицо, ему обязательно надо там быть, он ведь друг Коли и Лили, его не пригласили по ошибке. «Тебя не пригласили не по ошибке, – сказал Сторожев. – И ты это знаешь. Огребу я с тобой неприятностей». Немчинов заверил, что никаких неприятностей не будет, Валера не поверил, но все же дал себя уговорить – иначе пришлось бы идти с Наташей, а он этого не хотел – из-за Даши. То есть она, чуткая женщина, начала бы отказываться, но он взялся бы уговаривать… А тут – само все решилось.)

А вот явно администратор, по ухваткам видно. Его назначили тамадой (или он сам вызвался), он регулярно встает и смело называет тех, кому предоставляет слово. Начинает, конечно, с крупных персон, с тузов, потом идет масть помельче. До шестерок вряд ли доберутся при самом долгом застолье. Чтобы иметь полномочия давать слово, надо быть чиновником довольно крупного масштаба. (Тут Саша попал в точку: это был Максим. Сокольков, правда, не угадал родства Максима с Павлом, но у всякой проницательности есть пределы.)

Вторая часть фильма – каждый встает и говорит. Парад характеров. Сочно, колоритно. А тамтамы в параллельных кадрах бьют все быстрее, черные люди в тростниковых юбочках топочут ногами, двигаясь по кругу, груди женщин подрагивают у молодых, трясутся у зрелых и болтаются у старух.

Странно, кстати, что нет нанятого тамады и нет сценария. Сейчас это модно. Чтобы не просто гости пили и ели, напиваясь и наедаясь, а – различные конкурсы, шутки, розыгрыши и т. п. Лет пять назад Саша, оказавшись временно без работы, сам сочинял такие сценарии, режиссировал их, был тамадой. Даже хотел снять фильм в духе американской легкой комедии: тамада заболел или ушел в запой, надо отработать аванс, он просит друга пойти и заменить его, начинается путаница, кавардак, зато лже-тамада нравится невесте, которая в результате с ним сбегает. Но нет, это попса, это дешево, Сокольков не стал на это размениваться.

Впрочем, общество тут хоть и провинциальное, но все же с признаками отесанности, такие люди не любят самодеятельности – или им подавай что-то качественное, а где ж его тут взять?

Но вот и самодеятельность: кто-то вместо тоста запел оперным голосом. Хотя, почему самодеятельность? Сережа говорил, что у них тут есть оперный театр. И драматический. И даже кукольный. Культурный город. Значит, кто-то из гостей – оперный певец. Хороший был бы кадр: тут же поднимается другой певец (или певица) – и исполняет фрагмент той же арии октавой выше. Творческое соревнование, творческая ревность. Все в восторге. Не выдержав, поднимается еще один певец – и берет еще одной октавой выше! Гениально!

И вот, по нарастающей, все торопятся высказаться, вот говорят уже одновременно. Рты, губы, зубы. Ничего не понять. Фильм можно сделать вообще немым или почти немым. Ни одного членораздельного слова, слова – враг кино. Все, что можно показать через действие, должно обходиться без слов!

Дикое племя пляшет все неистовей. Жених набрасывается на невесту и начинает обрабатывать ее на глазах у всех – таков обычай. Тамтамы звучат в такт. У этого племени считается доблестью, чтобы ритм был как можно чаще, но при этом чтобы жених держался как можно дольше.

А тут – крики «Горько!».

Крупно: лицо жениха. Пористая кожа, морщины. Еще крупнее. В каждую пору можно засунуть карандаш. И эта пористая масса, красно-бурая, начинает всасываться в чистое, нежное… Но нет! И тут не так просто! – при увеличении видно, что и кожа девушки не идеальна, красота обманчива, прыщики величиной с мухомор, поры поменьше, чем у жениха, но соломинка для коктейля тоже вполне войдет. Да, человек на самом деле стар уже в молодости и даже с детства. Ибо первый шаг из утробы матери есть первый шаг к смерти. Гениально.