Большая игра - [2]

— Ну, ты и наглец!

— Не наглец, а мудрец, — поправил его мальчишка. — Да, кое-что знаю.

Мальчики подошли поближе и с нескрываемым интересом разглядывали маленького сорванца, а тот держал себя так беззаботно, словно только и ждал их.

— Ладно! — примирительно произнес Крум. — Давай знакомиться. Меня зовут Бочка. Крум Бочев, отсюда Бочка.

— Паскал! — сказал мальчишка. — Паскал Астарджиев! Без всяких «оттуда» и «отсюда»!

— Уж не француз ли ты? — полюбопытствовал Яни.

— Нет! И это не прозвище, — объяснил Паскал. — Мама когда-то учила французский, считает себя чуть ли не француженкой и потому так меня назвала.

— Хорош гусь! — воскликнул Спас. — Тебя с утра заводят или с вечера? Мелешь языком как заведенный!

Паскал впился в Спаса светлыми глазами, на остром личике мелькнула чуть заметная усмешка:

— У меня есть уши. Слушаю, как болтают старшие, и следую их примеру.

Иванчо угрожающе засопел. Крум повернулся к Андро:

— Еще один подражатель!

— При-ду-рок! — вдруг прыснул Андро и зашелся от смеха. — Ничего себе, прилепили прозвище Йоте!

Иванчо сконфуженно засопел. Была у него такая привычка — громко сопеть. Когда его вызывали к доске, он сопел от напряжения, даже если хорошо знал урок. Иванчо единственный в классе, а может, и в школе ходил с коротко остриженными волосами. И когда сердился или волновался, становился ужасно похож на неуклюжего и смешного младенца.

— Все культуристы придурковатые! Как правило, — продолжал Паскал без запинки. — У них мускулов мешок, а голова с булавочную головку.

Он говорил легко, свободно, четко выговаривая слова и, главное, без тени смущения. Мальчиков заинтересовал этот словно свалившийся с неба прямо под их фонарь маленький храбрец.

— Ты чавдарец? — спросил Крум.

— Какой еще чавдарец?

— Ну, кто еще не пионер, с синим галстуком, — озадаченно ответил Крум.

Чтобы такой мальчишка, как Паскал, не знал, кто такие чавдарцы?!

— А мы, пионеры, — продолжал Крум, — постарше чавдарцев и носим красные галстуки, как у Яни.

Низенький, коренастый Яни расправил сильные плечи, выпятил грудь. Он один из мальчиков был с красным пионерским галстуком, и поэтому Крум кивнул на него.

— Сам знаю, нечего объяснять, — буркнул Паскал.

— Ты, я смотрю, слишком много знаешь, — насупился Иванчо.

— Много! — согласился Паскал. — А ты разве не хочешь знать много?

— Знаю и я кое-что. Но с нами это не пройдет!

— Что не пройдет?

— Сейчас врежу — и узнаешь! — пригрозил Иванчо и так весь напрягся, что и вправду стал похож на культуриста. Вот только сравнение с булавочной головкой было не к месту: голова у Иванчо массивная, большая, лицо широкое и доброе. И хотя он изо всех сил старался казаться свирепым, добродушная улыбка не сходила с его лица.

А Паскал надул щеки, и шарик жвачки снова появился у его губ.

«Погодите! Погодите, — хотелось крикнуть Круму. — Тут что-то не так!»

И только он хотел заговорить, как все почувствовали, что их новый знакомый уставился во что-то позади них. Что там? Все мгновенно обернулись и увидели высокого сильного парня, приближающегося к мальчикам.

— Мой брат! — небрежно и в то же время победоносно произнес Паскал.

2

— Кто это?

— Да так…

Легким, но точным и резким движением снизу вверх брат вдруг стукнул Паскала по затылку.

— Считай, что мы с тобой договорились.

— Я хотел…

— Договорились! Раз и навсегда! — назидательно произнес старший брат.

— Договорились! Но я же чуть не выплюнул жвачку!

— У тебя ее предостаточно! Хоть жуй, хоть плюй, на все хватит.

— А по голове зачем? Мама говорит, нельзя по голове!

— Потому что твоя голова оказалась под рукой!

Братья уходили. Им вслед смотрели молчаливые и присмиревшие семиклассники.

— Мы подружились! — кивнул в их сторону Паскал.

— Ты уже успел наболтать им с три короба?

— Да так, поговорили немного! — скромно ответил Паскал.

Братья ушли с перекрестка, и теперь путь их лежал вдоль улицы. По обе ее стороны тянулись старые кирпичные дома с облупившейся кое-где штукатуркой. Дома были построены еще до войны, большей частью трехэтажные, с тесными двориками, разделенными тенистыми деревьями и высокой оградой. Где-то впереди, по направлению к вокзалу и центру города, на бульварах возвышались новые здания. Оттуда доносился глухой гул. Стоило остановиться, прислушаться — и с ударами собственного сердца можно было уловить этот смутный гул над кварталом, который обступали многоэтажные жилые и административные здания.

Брат Паскала, в линялой джинсовой рубашке, на которой поблескивали молнии и медные пуговицы, шагал, заложив руки за низко спущенный пояс джинсов, всем своим видом демонстрируя беззаботность, но когда Паскал бросал на него взгляд, то видел озабоченное, даже напряженное выражение лица брата.

Паскал тоже был в джинсах, но в светлой рубашке с короткими рукавами и так же, как брат, засунул руки под пояс джинсов.

— Чаво!

Брат не отозвался, поглощенный своими мыслями.

— Меня спросили, чавдарец я или нет. А я вот думаю: чавдарцы так названы в твою честь или ты носишь их имя?

Чавдар молчал.

— Носишь имя сына народного героя[1]! Как он был счастлив, что шел вместе с отцом бороться за свободу! А ты, кажется, хочешь стать официантом?