Болотные огни - [9]

Однако Ряба серьезно тревожился:

— Но ведь могут быть такие случаи в жизни?

Борису он покровительствовал, а однажды даже взял с собою в губернский город, в губрозыск. Ряба был здесь своим человеком.

— Куда тебя? — спросил он. — На барахолку или в оружейную палату?

Барахолкой называлась кладовая различных вещей, а оружейной палатой — склад отобранного у бандитов оружия. Здесь были тяжелые зловещие колуны и изящные стилеты, кавказские ножи в узорных мерцающих ножнах и голые мясные ножи, вызывающие дрожь (эти колуны и мясные ножи впервые заставили Бориса подумать, достаточно ли он подготовлен для такой работы, как розыск). Безобразные обрезы лежали здесь рядом с последним словом военной техники — кольтом и браунингом. Были и никогда не виданные еще Борисом орудия взлома — разные «фомки», от огромных кустарных до маленьких, точных и только что не никелированных.

— А хозяйку здешнюю ты видал?

Хозяйка — гордость угрозыска, огромная служебная овчарка, привезенная из далекого подмосковного питомника, — лежала на лавке в комнате дежурного. Она была породиста и равнодушна.

— Хороша?

— Страшна.

— Ты не ее бойся, — сказал Ряба, кося глазом на какого-то человека в очках, — ты вот этого дядю бойся.

В дяде не было ничего страшного, скорее унылое что-то. Впалая грудь, очки, усы.

— Сволочь?

Ряба только поднял брови.

— Морковин, — сказал он, понизив голос, — следователь транспортного трибунала.

— Подумаешь, какой-то транспортный трибунал!

— Ребенок.

Борис собрался было еще расспросить про следователя, но тут Ряба объявил, что ему, Борису, если он не хочет опоздать на поезд, — пора отправляться на вокзал. Рябе предстояли еще дела в городе. «Какие?» — спросил Борис. «Тайна», — ответил Ряба.

Поезд был переполнен. Люди, груженные мешками, после неудачных попыток сесть в вагон бежали вдоль поезда на подогнутых ногах. Состав вот-вот должен был отойти. Какая-то старушка топталась на перроне и, конечно, осталась бы, если бы не Борис, который молча подхватил ее и внес в первый вагон, где было несколько посвободней.

Вагон был маленький, с разбитыми стеклами, — пропахший острым запахом влажной грязи. В проходе сидели на вещах, с полок свешивались ноги. Борис вместе с бабушкой протиснулся к окну.

— А ну, — обратился он к какому-то парию, белобровому и губошлепому, — уступи место.

— Что ты, что ты, господь с тобой, — зашептала бабушка.

— С каких это радостей, — ответил парень и отвернулся к окну.

По составу прошел стук и скрежет, наконец толчком сдвинулся с места их вагон.

— Поехали, — объявил кто-то.

— Ты что, оглох? — тихо спросил Борис, чувствуя, что звереет.

Парень смотрел в окно, но по напряженному и невидящему взору его было ясно, что он весь поглощен столкновением.

— Не встанешь, — подыму.

— Да что ты, мне недалеко, — шептала старушка, дергая его за рукав.

Но Борис ее не слушал. В такой тесноте нелегко было поднять парня и толкнуть на его место старушку, — Борис сам чуть не упал на нее. Все ждали скандала и драки, но парень драться не полез, а сказал желчно:

— Небось был бы здесь комиссар, ты бы его за ворот не хватал.

— Еще бы. Комиссар сам бы уступил, — ответил Борис и прибавил примирительно: — Не видишь, человек пожилой, устал.

— Я, может, больше ее устал.

Усевшись, бабушка тотчас же стала домовито усаживаться; подтянула, подняв подбородок, концы белого платка и обратилась к Борису:

— Давай, батюшка, свой чемоданчик-то, — она похлопала себя по коленкам, — давай, чего зря держать.

— Да что вы, бабушка, не надо, у вас и так узелок.

— Положь, положь, — сказала она, покойно закрывая глаза, — положь, узелок сверху пойдет.

Борису пришлось отдать свой чемоданчик. Бабушка положила его себе на колени, сверху поставила узелок и совершенно исчезла за этим сооружением.

— Ты куда, стара беда, собралась? — спросил с полки какой-то мужик.

— К своим, — охотно ответила бабка, поднимая к нему лицо, — к невестке со внуком. Невестка у меня заболела, некому даже и обед сварить.

— Смелая ты, бабка, что в такое время одна на поездах ездишь.

— Что ж поделаешь. Надоть ехать, я и еду. Вот гостинца везу.

— Отчаянная ты, бабка, — продолжал мужик. — А сама-то ты откуда?

«Вот привязался к бабушке», — подумал Борис, однако она была, видно, довольна разговором.

— Сейчас-то я из города. А так-то мы из Рязанской губернии, деревня Ежи. Наша деревня в лесу, мы ежи и есть, в самый лес забрались.

Она засмеялась тихонько, от этого вся засветившись, как зажегшийся во мху огонек, и снова спряталась за чемодан.

Поезд шел с многочисленными остановками, законными и незаконными. Правда, по сравнению с зимними поездками это была благодать: зимою то и дело приходилось выходить, чтобы отыскать дрова для топки или скалывать лед с обледеневшего за время стоянки паровоза.

— А у тебя, бабка, ноги-то ходят?

— У меня правая нога очень хорошо ходит.

— Этого мало, бабушка, если левая не ходит.

— Нет, левая не ходит.

Кругом все засмеялись, засветилась и бабушка. Она явно становилась душой общества. Только губошлепый парень, тая обиду, отвернулся к окну. Вагончик качало, стучали колеса.

— Интересно, в вашей деревне все ежи такие веселые?