Болотные огни - [35]

— То-то, — назидательно сказал Водовозов. Он сидел за столом, разбирая папку со старыми делами. Денис Петрович сидел, курил и присматривался к своему сапогу, который требовал починки.

— Что-то Бориса не видать, — сказал Павел Михайлович, — мелькнет, доложится — и нет его. Мрачный, в глаза не глядит.

— Зато ты веселый, — насмешливо заметил Денис Петрович.

Они замолчали: это была запретная тема. И все- таки спустя некоторое время Водовозов продолжил разговор.

— Я — это немного другое дело.

— Почему это?

Вдруг Водовозов поднялся, подошел сзади к Денису Петровичу, обнял его за плечи и сказал с нежностью и весело:

— Потому что помру я скоро.

Берестов хотел было вскочить, но Водовозов крепко держал его за плечи.

— Сиди, сиди, — сказал он смеясь. — Сиди.

— Ты что, — испуганно опросил у него Берестов, наконец поворачиваясь, — предчувствие у тебя такое, что ли?

Водовозов вернулся на свое место. Лицо его было каким-то особенно светлым. Берестов испугался еще больше.

— Пашка!

Водовозов с удовольствием потянулся, прищурился и сказал:

— Да не принимай ты всерьез всего, что я сбрехну. Поживем еще, старый друг. А за руку меня тогда, между прочим, пьяная самогонщица укусила, когда я у нее аппарат отнимал.

Берестов буро покраснел.

— Ничего, — сказал Водовозов, — все мы немного здесь рехнулись. Постой, еще и не то будет.

Титовский приказчик оказался парнем неразговорчивым и не пожелал даже сказать, откуда он родом.

Скоро обнаружилось, что он имел все основания скрывать место своего рождения. Он был из Дроздовки — его опознал волостной милиционер. Берестову это название не говорило ничего, зато Водовозову оно говорило многое. Два года назад здесь восстали дезертиры. Они разгромили волостные учреждения, в том числе и военкомат, захватили оружие и расстреляли всех местных советских работников. Водовозов с отрядом комсомольцев, вооруженных берданками „времен турецкой кампании“, ездил тогда в Дроздовку, вступил в бой с бандитами, в результате которого потерял двоих ребят, сам едва не погиб, но советскую власть восстановил. Банда бежала в лес. Часть из них позже перешла к Сычову, а часть… Возможно, что истоки Левкиной банды следовало искать в Дроздовке.

Нужно было отправлять туда кого-то из розыска, однако денег на это решительно не было. Стали собирать кто что может: кто по рублю, кто облигации; напекли булок из шефской муки и снарядили Рябу в путь.

Результаты были неожиданно удачны. Ряба узнал, что из Дроздовки несколько месяцев тому назад скрылось трое парней — сразу же после ограбления сельской кооперации. Все они оказались в этом уездном городе, одним из них и был Прохоров, титовский приказчик. Остальных решено было пока не брать.

Это и была та удача, о которой мечтал Берестов: он начал вплотную подходить к банде.

Ты знаешь, дорогая, я думал, они меня уволят, просто выгонят из розыска — так уж все сложилось. Но они этого не сделали. И все-таки я чувствую стену, которая нас разделяет. И пока не явлюсь к ним с точными доказательствами, я не успокоюсь. Я их тоже понимаю: после всего, что случилось, они не могут мне полностью доверять.

Из-за этого всего получается как-то странно — я веду „частный сыск“. Прямо с ног сбиваюсь, нужно поспеть и тут и там. Не знаю почему, ко мне обратилась одна женщина. Обратилась — это не то слово.

Она подбежала ко мне в сумерках, когда я шел из розыска, и сказала дрожащим голосом: „Скажи начальнику, чтобы проследил за своей хозяйкой“. Речь идет, конечно, об этой лошадиной челюсти, у которой Денис Петрович недавно жил. Я решил проверить это дело сам и кое-что уже понял.

Сегодня шел по улице, луна светила, та самая, большая, белая, скользящая за деревьями. Я шел и думал: теперь это ко мне не относится. Это больше не имеет ко мне никакого отношения. Она светит не только в парке на старую скамейку, она светит и на кладбище.

Я все думал: неужто так несчастливо сложилась твоя судьба, что лучший друг твой предал тебя на смерть. Ты писала девочке, а письмо попало к злой и жестокой бабе, низкой бандитской марухе. Ты прости меня, но здесь я буду беспощаден: я не знаю, быть может, ты бы и простила — я не прощу никогда. Я до нее доберусь. Не сердись.

Ты знаешь, все последнее время я чувствую себя в розыске чужим, да и не только в розыске, мне кажется порою, что я теперь чужой во всем мире. Ведь никто, даже Ряба, даже друг мой Костя — никто не знает, как мне худо.

Вообще неладное со мной творится. Я не могу слышать имени Левки. Стоит мне услышать это слово— а его повсюду произносят теперь довольно часто, — как словно бы ток проходит через мое сердце, мгновенный удар. И ночью, не успею я заснуть, какой-то голос, всегда один и тот же, говорит вдруг: „Левка!“, за этим следует толчок, удар, взрыв, черт знает что — и я вскакиваю. Это так неприятно, что порою я боюсь засыпать, иначе проклятое слово может застать меня врасплох.

Левка! Мы встретимся, мы непременно встретимся, иначе и быть не может. Говорят, он силен, безумно храбр и осторожен, как лесной зверь. Ничего.

Когда Борис приехал в поселок, он не подозревал, конечно, какое волнение вызовет его приезд в душе одного из поселковых ребят.