Болотное гнездо - [12]

Он возвращался тогда с рыбалки и, чтобы сократить путь, пошел через Барабу. Они ждали его у Курейки, как собаки, расположившись полукругом. Крайним у забора стоял предводитель барабинских – татарин Ахмет-хан. Сергей догадался, собрались бить, место удобное: справа забор, слева озеро, кругом – ни души. Можно было развернуться и дать ходу, но он знал: тогда никогда не ходить ему этой дорогой, даже у самого малого из барабинских появится над ним власть. Он колебался. Вяжущая слабость и подкатившая тошнота поворачивали ноги обратно. Но тут он увидел девчонку. Она сидела на бревне и темными испуганными глазами смотрела на него. Она знала, что сейчас произойдет.

– Лелка идет, Лелка идет! – закричала она и, крутанувшись на бревне, спряталась за него.

Сережка ощутил, как внутри крохотной точкой вспыхнул и начал разгораться огонек, и он, повинуясь ему, пошел прямо, уже не ощущая себя, своего тела, более того, желая, чтобы его задели, зацепили, что будет дальше, он не знал и не хотел знать, кроме одного – только вперед.

Опешив от такой наглости, барабинские пропустили его и ударили сзади. Оглушенный Сергей упал на землю, и тут же со всех сторон его стали пинать, рвать на клочья рубаху, кто-то острыми зубами цапнул за ногу. Но эти удары были не в счет. Навалившись на него скопом, барабинские мешали друг другу. Самым стоящим ударом был первый – Ахмет-хана.

Лежа на земле, Сергей зацепил пальцами пятку Ахмета и подошвой другой ноги ударил в полусогнутое колено, прием этот показал брат. Как вылетает выбитая доска из забора, Ахмет, вскрикнув, отлетел в сторону, но тут же вскочил, схватив попавший под руку кирпич, и, прихрамывая, бросился на Сергея. Прижавшись спиной к забору, Сергей увернулся от кирпича и боковым ударом встретил Ахмета. Налетев на кулак, тот по-щенячьи взвизгнул, хватанул рукой по носу и, поймав пальцами кровь, запрыгал к дому. Следом за ним бросились остальные. Рядом с Сергеем осталась девчонка, она заползла в крапиву и испуганно смотрела на него. Сергей задрал штанину, на икре тонкой струйкой бежала кровь.

– Пливяжи, – она протянула лист подорожника, – я нечаянно. – В глазах девчонки стояли слезы.

– Э, значит, ты цапнула? – увидев на коже следы зубов, догадался Сергей. – Вот сейчас как дам по кумполу. – Помолчав немного, смилостивился: – Вылазь, Бараба, я не кусаюсь.

– Я нечаянно, – повторила девчонка. – И никакая я не Балаба.

Сергей заправил в штаны разорванную рубаху, взял лист подорожника, поплевал на него и прилепил к ранке. Подняв с земли сломанное удилище, улыбнувшись, передразнил:

– Балаба, Балаба, а зубы острые, как пила, – и, прихрамывая, пошел домой.

Девчонку звали Аней, была она младшей дочерью горного инженера из Бодайбо Галеева. Жила в городе, а на каникулы приезжала на Барабу к бабушке Гульнаре Хановой – матери Ахмета.

С барабинскими у релских была постоянная вражда. Бараба – это дорога в город, на Ангару, в клуб, к магазинам, в больницу, на почту, в школу. Как только релские высунутся за свое болото, тут им и прилетит.

– Надо держаться вместе, – прихромав к себе на Релку, сказал Сергей обступивший его ребятне. – Ахмет вылавливает поодиночке.

Еще в школе, когда проходили историю Древней Руси, родилась у Сергея эта мысль. Дома попалась ему на глаза потрепанная старинная книга, которая осталась от монашки Нади – «История государства Российского» Карамзина, и он частенько сравнивал то, что им рассказывала на уроках учительница, с тем, что было написано в книге.

Сережку поддержали: каждый испытал на себе козни барабинских. Тогда же, на бревнах, создали релские «войско». В него вошли: первая и вторая Релки, Нахаловка, Песочные Ямы. Главнокомандующим предложили Сергея Рябцова, но тут предъявил свои претензии Женька Брюхин. Решили голосовать. Мнения разделились. Решающее слово в его пользу, чего Сергей не ожидал, оказалось за Гришкой Дохлым. Обычно он был заодно с Брюхиным.

Приезд Дохлых на Релку запомнился всем. Худой, вечно кашляющий мужчина прибыл сюда на лошади. На Песочных Ямах, там, где еще можно было найти свободное место, выкопали землянку. Помогала ему вертлявая, смазливая на лицо полудевчонка, полубаба, но уже с двумя детьми. Своего мужа она ласково называла Мотаней. Когда Мотаня выходил на улицу, все собачье население вставало на дыбы, рвалось с цепей, лезло на заборы. В поселке стали пропадать дворняги, ходили слухи, что делает это Мотаня – употребляет собачину для поправки здоровья. Мотаня протянул недолго, года через три отнесли его на кладбище.

– Эх, Мотаня, я твоя Маня, ты Мотанечка моя. Лучше бы сгорела баня, чем Мотаня умерла, – начернив брови карандашом и намазав помадой губы, напевала вдова. – Эх, дохленький ты мой! – вытирая рукавом пьяные глаза, укачивала она только что родившегося сына.

С той поры стали называть Гришку на улице Дохлым. Прилипла кличка и к старшим Гришкиным братьям, стала вместо фамилии. Мало того, весь околоток, вся ребятня, жившая вокруг Песочных Ям, стали именоваться Дохлыми.

Чем жили, что ели обитатели Песочных Ям, можно было только догадываться: огород – несколько грядок – все съедалось, едва поднималась ботва. Впрочем, они, как своим, пользовались чужими огородами: не на Релках, так на Барабе. Ловили их, били, но помогало мало. Когда подросли, их начали сажать, одних сажали, других выпускали. Релские старались с ними не связываться, еще чего доброго встретят в темном переулке, зарежут, для них это раз плюнуть.