Бои на Карельском перешейке - [53]
Управлять самолетом становилось все труднее. Но Мазаеву удалось дотянуть его до озера и сесть на лед.
Враги подстерегали добычу. Они вылезли из окопов, открыли ружейную пальбу и побежали к советскому самолету.
Но не тут-то было. Со всех машин затрещали пулеметы. Стреляли с истребителей, стреляли стрелки-радисты, стреляли штурманы. Сталинские соколы загнали врага назад в его берлогу. Белофинны не смели высунуть головы. Они вели лишь беспорядочный огонь по озеру, пустив в ход пушку и минометы.
Под градом пуль и осколков стояли на льду у горящего самолета три отважных бойца.
— Надо спасти экипаж во что бы то ни стало, — решил Трусов.
Он представляет себе всю сложность и опасность принятого решения. Но что может быть сильнее воли большевика!
Трусов резко снижается и идет на посадку.
Бандиты предвкушают двойную добычу — два советских экипажа. С новой силой грохнули орудия. Но с советских машин стреляют метко. Пули ложатся прямо у укрытий, за которыми прячутся враги, и не дают сдвинуться с места.
С волнением и восхищением следили товарищи, как мастерски вел Трусов недалеко от горящего самолета.
Первым подбежал к Трусову стрелок-радист Пономарев.
— Мы знали… Мы были уверены…
Он бросился обнимать Трусова.
— Потом… Потом… Не время… — крикнул Трусов. — Два — в кабину стрелка-радиста, один — в бомбовый люк, — командовал он. — Только быстрее.
Теперь нужно поскорее оторваться ото льда. Враг продолжает вести сильный огонь. Снаряды ложатся то позади самолета, то не долетая до него. Трусов садится за управление, дает полные обороты моторам. Самолет не сдвигается: примерзли лыжи. Трусов энергично «шурует» рулями, машина раскачивается, идет вперед, несколько раз ударяется хвостом о лед и, наконец… отрывается…
На глазах у опешившего врага Трусов делает разворот над озером и пристраивается к своим.
Внизу чернеет догоревшая машина Мазаева.
— Теперь все в порядке.
Вдруг Трусов вспомнил порыв стрелка-радиста.
— Где Пономарев? — спросил он в переговорную трубку.
— В бомболюке.
— Нормально, — улыбнулся Трусов. — Включу-ка я ему свет…
Наш тяжелый корпусный артиллерийский полк прибыл 17 декабря в район Хотинена, к так называемой липни Маннергейма. Двухсуточный тяжелый переход с боем был совершен без сна и отдыха. Мы были сильно утомлены, но не теряли бодрости. Быстро была сделана обычная трассировка для орудия и вырыты ровики для расчета. К вечеру выкопали землянки, оборудовали их тремя накатами из бревен, что защищало нас не только от пуль и осколков, но и от вражеских снарядов малого калибра.
В первый день нам мало пришлось пострелять по белофинской артиллерии. Но зато на второй день мы уже по-настоящему показали врагу всю мощь советских тяжелых орудий.
О нашей артиллерийской стрельбе финские пленные из резервистов отзывались так: «В какие бы доты и укрытия мы ни прятались, — не было спасения от вашего огня. Если даже ваши снаряды и не поражали нас своими осколками, то все равно организм человека не выдерживал силы взрывов: из ушей, носа и рта лилась кровь».
Стреляли мы много и довольно метко, неоднократно давая прямые попадания в доты, расположенные в 6–7 километрах от наших огневых позиции. Но одного, двух и даже десятка снарядов было недостаточно, чтобы разгромить дот и полностью заставить его замолчать. Поэтому выброшенные нами за несколько дней тысячи килограммов стали не дали желательного эффекта.
И тогда — это было 19 января — командование решило поставить тяжелое орудие на несколько сот метров от дота и прямой наводкой разбить его.
Об этом узнали мы, расчет первого орудия 5-й батареи.
Кто поедет выполнять эту задачу— неизвестно. Приказа никому еще пока нет. В первую же свободную минуту мы собрались в землянку обсудить этот вопрос. Решение у всех одно: немедленно составить рапорт и просить командование части, чтобы эту почетную и ответственною боевую задачу доверяли нам, расчету первого орудия 5-й батареи. Опасались лишь одного: не доверят нам эту задачу, поскольку все мы из приписников, а в части было много орудийных расчетов целиком из кадрового состава. Но мы успокаивали друг друга: ведь хотя мы и «приписники», но наше орудие по быстроте и точности стрельбы считается передовым в полку.
Рапорт тотчас же был составлен и подписан всеми номерами орудийного расчета. В рапорте мы поклялись, что доверие командования, доверие народа и любимого Сталина оправдаем с честью и выполним задачу только отлично.
Когда принесли рапорт в штаб части, то оказалось, что туда уже поступило двенадцать таких рапортов. Расчеты других орудий раньше нас узнали о предстоящей опасной задаче. Я но суеверный, но подумал — наш рапорт по счету тринадцатый. Чертова дюжина! Вот нам и не повезло.
Огорченный, я обратился к комиссару части орденоносцу тов. Мартынову.
— Товарищ батальонный комиссар, мы поздно узнали и поэтому опоздали. Идти сейчас к бойцам с отказом — это лучше не ходить.
Он мне говорит.
— Не волнуйтесь, поедете вы, так и передайте бойцам. Окончательный ответ — завтра.
— Есть так передать!
А сам думаю: «Комиссар, наверно, всем так говорит».
