Бои на Карельском перешейке - [40]
Я раздобываю винтовку, но подползти к командиру не могу— сплошной ливень пуль.
Заряжаю винтовку и перебрасываю ее командиру. Он снова начинает стрелять. Метким огнем укладывает одного белофинна за другим.
Глянул я, — а белофинны пробрались уже к нашему складу снарядов. Они швыряют бутылки с горючим. Уже вспыхнули и горят несколько ящиков.
Что делать? Вот-вот взлетим на воздух. Ведь на складе 1500 снарядов…
Кричу не своим голосом:
— Товарищ старший лейтенант, горят снаряды!
А он спокойно в ответ:
— Прямой наводкой, огонь! Снаряды без нас потушат.
И действительно, младший лейтенант Сидоров с несколькими бойцами разбросал горящие ящики по снегу и потушил начинавшийся пожар.
— Есть бить прямой наводкой!
И тут-то мне пришлось поработать.
Один я остался у своего орудия. Часть людей выведена из строя, остальные обороняют батарею справа, слева, сзади, действуя винтовками.
А у меня орудие. И тоже надо бить из него одному, как из винтовки. Огромная 122-миллиметровая пушка превратилась в мое личное оружие…
Финны на поляне перед орудием. Финны у опушки. Стреляют, собираются группами, перебегают с места на место. Вражеские пулеметы и автоматы, сея пули, не дают мне возможности голову поднять.
Я свернулся клубочком между железными станинами орудия, раздвинутыми на снегу в форме ласточкиного хвоста.
К панораме подойти — и думать нечего. Да и лишне. Стреляю прямой наводкой. Поднимаю над головой руку, открываю затвор. Поднимаю снаряд и закладываю. Таким же порядком посылаю заряд. Затем, действуя одновременно поворотным и подъемным механизмами, ловлю белофиннов «на мушку», а попросту сказать, прикидываю на глаз, куда, в какую группу выгоднее ударить.
Финны — ни минуты на месте. Все время перебегают. Я это учитываю. Навожу не в бегущих, а перед ними.
Навел. Раз! — дергаю за шнур, конец которого тут же, у меня на коленях.
Выстрел.
Осторожно бросаю взгляд вперед, проверяю исполнение.
Разнесло белофиннов в прах…
Опять тянусь рукой вверх, открываю замок. Вываливается на меня стреляная гильза.
Опять заряжаю орудие. Опять, улучив момент, стреляю по скоплению противника.
Кончаются снаряды, а раскупоривать новый ящик долго, канительно. Схвачу целый ящик, подниму — да ребром о станину орудия. Хрясь! — снаряды вылетают из ящика.
Я закладывал снаряд в орудие, даже и не глядя — свернут колпачок или не свернут. Где уж тут колпачки сворачивать, — станешь разбираться, так самого свернут.
Финны то тут, то там. Работаю, а сам только и оглядываюсь по сторонам. То и дело приходилось пускать в ход винтовку или револьвер. Тут у меня на станине, как на полочке, — и ружейные патроны и револьверные. Полный арсенал наготове.
Идет бой. Жарко.
Командир дивизиона капитан Хоменко, собрав позади с десяток бойцов, прибежал с возгласом:
— Товарищ Маргулис! Иду на помощь.
Раненый командир тотчас скомандовал:
— В атаку! За Родину! За Сталина!..
И бросился, возглавляя горстку бойцов, вперед.
Но и после этой атаки финнов оставалось еще немало, и они продолжали свои попытки захватить батарею, действуя против нас группами по 15–20 человек.
Гляжу — одна такая группа с криками бросилась прямо к моему орудию.
Я успел выстрелить из орудия, и от наскочивших финнов ничего не осталось, но своим же снарядом я едва не вывел из строя пушку, — так близко разорвался снаряд. Осколки перекорежили щит.
Вдруг слышу сзади шорох. Я обернулся с наганом в руке.
— Кто?
— Не стреляй, Лаптев. Это я, Пулькин, кузнец.
Вижу — верно, Пулькин. Удивился я: как же это он прополз сюда, когда над снегом головы не поднять. Весь снег кругом так и вихрится от белофинских пуль.
Но расспрашивать некогда.
Приполз, оказывается, Пулькин мне помогать.
Я обрадовался:
— Давай, — говорю, — давай, подноси снаряды.
Облегчил мне Пулькин работу, хотя сам он был кузнецом — к орудию, к снарядам никогда не прикасался. Здорово облегчил. А то я уже насквозь промок, словно в бане побывал. Шутка сказать — за восьмерых один работал. Тут и 30 градусов мороза— не в прохладу…
Стали работать с Пулькиным. И у орудия он мне облегчил работу и отбиваться по сторонам помог.
Подал, помню, мне Пулькин снаряд. И сразу у меня над ухом— хлоп! — винтовочный выстрел.
Оглянулся я и вижу — падает в снег белофинский офицер и граната в руке. Это его Пулькин стукнул.
Поработал со мной парень, поработал. Вдруг я оглядываюсь, — где Пулькин?.. А он уже пошел в атаку.
…Бой с белофиннами продолжался несколько часов. Враги были отброшены от батареи. Только ушло их очень немного.
Двадцатое декабря, канун дня рождения товарища Сталина, мы провели у самолетов. Вылета опять не было. Лишь к вечеру погода стала улучшаться, и мы впервые за двадцать дней увидели розоватую полоску заката. Каждый радовался улучшению погоды, каждому хотелось отметить день шестидесятилетия великого Сталина боевым вылетом. Метеоролог Мельниченко высказывал сомнения, говорил о «соединении двух облачных фронтов» в районе Луги, о возможных осадках, а между тем стояла тихая морозная ночь, небо было усеяно звездами.
Стенная газета и боевой листок вышли, как всегда, любовно оформленные. В них было множество заметок летчиков, радистов, штурманов, техников и авиамехаников с самыми сердечными пожеланиями дорогому товарищу Сталину в день его шестидесятилетия. В каждой строчке чувствовалась безграничная преданность наших людей Родине, делу Ленина-Сталина. В этот день машины были готовы к вылету еще до рассвета. Стоял 25-градусный мороз. Чистое небо радовало всех. Но с рассветом стали появляться разорванные облака на весьма подозрительной высоте — метров сто пятьдесят-двести. И к восходу солнца все небо закрылось облачками, сильно ухудшилась горизонтальная видимость.
