Бои на Карельском перешейке - [20]
Соседний танк безмолвствовал по-прежнему.
Придерживая окаменевшую правую ногу рукой, Дудко полез к верхнему люку.
Напрягая иссякающие силы, он открыл люк. Забарабанили пули. Выждал, пока стихнет очередь. Подтягиваясь на руках, высунул голову. Но вдруг так свело ногу, что даже вскрикнул. Соскользнул вниз.
Кто-то спросил его:
— Что с вами?
— Ничего. Ничего.
Снова подтянулся. Голову обдул свежий ветерок. Сразу стало легче. Закричал:
— Эй? друзья на соседнем! Живы?
Ударил снаряд — будто в голову, так зазвенело в ней.
Потом в памяти был провал, а затем, когда пришел в сознание, перед глазами встала внутренность танка и послышался треск пулемета. Должно быть, с соседней машины. Значит — живы.
Почувствовал, как меж лопаток ползла теплая кровь. Она щекотала. Хотел передернуть плечами, но закусил губу. Снова почувствовал, что теряет сознание. Но пересилил слабость. Сказал:
— Буксируйте соседнюю машину. Понятно?
… Дудко очнулся от ощущения тепла. Открыл глаза. Над ним было небо. Где он? Повернул голову. Его везли в тыл на люке моторного отделения танка. Танк был какой-то чужой. Откуда он взялся? И что сталось с тем, соседним?
Когда привезли на перевязочный пункт, набрался сил и встал. Врачи отделяли от спины рубашку, ставшую коркой. Дудко слышал, как один врач сказал другому:
— Не меньше, чем двадцать осколков… Не считая ранения в ногу…
После перевязки Дудко заметил, что здесь же находится бригадный комиссар Кулик.
— Вы ранены, товарищ комиссар? — воскликнул Дудко, забывая о собственной боли.
— Кто вам сказал? Пустяк, царапина. А вот вы действительно герой. Правильно. Так и должен вести себя коммунист.
Лицо Дудко неожиданно передернулось от боли.
— Вам нельзя разговаривать, — сказал комиссар. — Вам в тыл отправляться надо.
— Но я же здоров!
— Тем лучше. Счастливого пути!
— Товарищ комиссар, вы ведь тоже ранены, а остаетесь! Это же неправильно, товарищ комиссар.
— Ничего подобного, у меня раны легкие, друг дорогой. Ну, марш, марш!
— Товарищ комиссар, одно только слово: соседний танк забуксировали?
— Да его пехота выручила. Ну ладно, успокойтесь. Раненым надо молчать.
Комиссар пожал Дудко руку и вышел наружу, откуда доносился неумолчный гул нашей тяжелой артиллерии.
Наш огромный танк был на фронте с первых дней войны. За предшествующий год экипаж хорошо сработался, крепко сдружился. Нас было семеро: командир лейтенант В. Груздев, водитель Ларченко, артиллерист Луппов, пулеметчики Волк и Лобастев, техник Коваль и я — радист. Мы научились хорошо маневрировать, брать препятствия. Машина была во взводе головной.
На фронте мы сперва действовали в направлении Териоки — Райвола — Бобошино. Работы, как говорится, хватало. Могучей стальной грудью наш танк сокрушал на своем пути большие деревья, преодолевал глубокие речки, на больших скоростях брал возвышенности, перепрыгивал через рвы, преодолевал надолбы и французские сетки.
Познакомились мы с хитрой тактикой белофиннов. Часто они пропускали нас вперед, не стреляли, но как только за нами появлялась пехота, они открывали по ней огонь из пулеметов и автоматов. Не раз наш экипаж вынужден был возвращаться назад, чтобы подавить вражеские огневые точки и помочь продвижению пехоты.
В конце декабря, после нескольких дней продвижения — мы в эти дни одиннадцать раз ходили в атаку, — наш взвод получил задание произвести разведку. Прошли километров на пятнадцать вперед от пехоты и приблизились к сильно укрепленным позициям врага. Здесь местность была густо насыщена фугасами и не позволяла свободно маневрировать. Каждый метр поверхности хорошо пристрелян противником. На наше несчастье, видимость отличная— стоял ясный день при 40 градусах мороза.
И вот, как только мы вышли к берегу небольшой речки, белофинны встретили нас ураганным огнем. Мы отвечали. Вдруг машина содрогнулась: снаряд пробил броню и ранил в ногу водителя Ларченко. Управление было разбито, танк остановился. Я бросился помогать раненому, а потом снова вернулся к радио. Связи с танками нашего взвода не было. Я доложил об этом командиру.
— Ничего, мы будем держаться до последнего патрона! — сказал тов. Груздев.
Неподвижный наш танк вздыбился всей своей громадой над речкой и представлял собой прекрасную мишень для финских орудий. Вокруг кипел огонь разрывов. В эту тревожную минуту в танке раздались слова пролетарского гимна. Воодушевленные пением, мы стреляли и видели, как одна за другой прекращают стрельбу огневые точки врага. В этом неравном бою прошло минут сорок.
Неожиданно сквозь смотровую щель я заметил вдали какие-то фигуры, ползущие по снегу. Мы подумали, что это идет на выручку наша пехота, и оказались правы. Велика была наша радость! Решили помочь наступающим и стали отворачивать гайки нижнего люка, чтобы вылезти под машину. Так мы выбрались под танк, Захватив с собой два пулемета, затворы от остальных пулеметов и пушки. Раненого Ларченко положили на землю. Затем зажгли дымовые шашки и открыли пулеметный огонь.
Увы! Дымовая завеса не могла скрыть нас от врага. Лейтенант Груздев, стрелки Волк и Лобастев были убиты. Оставшиеся в живых поползли навстречу пехоте. Я тащил раненого Ларченко.
