Богословие личности - [86]
К феномену религии Юнг всегда подходил со всей серьезностью европейского мыслителя и с полным уважением к осознанному значению религии как для индивидуальной, так и для общественной жизни народа как в прошлом, так и в настоящем. Юнг считал, что во всяком человеке присутствует исконный и целостный религиозный архетип; различаются лишь формы, в которые отливается этот архетип, чтобы затем, разными способами, дать знать о себе миру. Мы предполагаем, что для того, чтобы пройти жизненный путь, индивидууму необходимо пройти и такую фазу, на которой он приравнивает себя и свою личность к индивидуальному Я, эгоцентричному и склонному к гордости. Индивидуальный путь есть путь непрестанного отделения ради более глубокого и зрелого присоединения. Таким образом, как нам кажется, Юнг предлагает еще одну и новую, и удобную возможность обнаружить значительное различие, существующее в понимании человеческого существа, между западным и восточным христианством. Это различие особенно ярко выражено в том, как по-разному истолковывают такие существенные понятия, как Я, индивидуальность и личность, в гуманистической и экзистенциональной западной психологии – и в православной философии и антропологии. Действительно, известно, что представители психоаналитической я-психологии, за исключением Эрика Эриксона, в основном остерегались намеренных или случайных «экскурсий» в онтологию и гносеологию.
Иоанн Зизиулас, видный греческий богослов и философ нашего времени, в предисловии к своей статье «От маски до личности» («Богословие», Бел град, 1985, № 1–2) напоминает нам и предупреждает нас, что сегодня никто не готов признать реальный факт: понятие личности, о котором нынче так много и повсюду говорят, на самом деле как исторически, так и экзистенционально неразрывно связано с богословием, то есть с учением отцов церкви[468]. Распространенное мнение о том, что западное богословие, а затем и философия развивались в большей степени под влиянием философии Аристотеля, а восточные богословие и философия – больше под влиянием платонизма, когда речь заходит о конкретной индивидуальности и личности, отнюдь не соответствует христианскому учению о человеке, которое с самого начала было совершенно самобытным и новым и которое не опиралось ни на Аристотеля, ни на Платона. По Зизиуласу, слабость аристотелевской философии состоит как в том, что она не показывает неизменность и прочность единого психофизического существа человека, так и в том, что неспособна связать личность с подлинной онтологией, ибо «индивидуальное», с которым неразрывно связана душа, разрушается смертью полностью и окончательно. Опять же, по Платону, понятие личности онтологически невозможно, поскольку душа, обеспечивающая сохранность жизни, никак постоянно не связана с конкретным «индивидуальным» человеком, а поэтому может сливаться и с другим конкретным телом, например, в новом воплощении [вотеловлении].
Таким образом, эллинская мысль показала свою неспособность в установлении связи между постоянным (неизменным) и «индивидуальным», между индивидуальной природой человека и личностью, другими словами – эта мысль оказалась неспособной соединить смерть и бессмертие. Следствием онтологического монизма эллинской философии является такое понятие космоса, при котором все объекты взаимосвязаны междоусобной неизбежностью космических законов, действие которых распространяется и на самого Бога. Кое-что из этого преклонения перед законами как перед неизбежностью будет многим позднее положено в основание западных наук, которые, желая дальнейшего развития, расставались с теологией, но при этом становились все более материалистическими и позитивистскими. В конце концов идея о каузальной детерминированности всего происходящего в космических и людских событиях завела европейскую науку в тупик пессимизма и несвободы. Только сейчас новые научные открытия в области физики и генетики сделали очевидными могущество и влияние индетерминированности на все, что происходит не только в космосе, но и в генах, а значит, и в атомах, и во всей живой материи. Конечно, те, кто, не отрицая законов каузальности, заговорил об индетерминистических и акаузальных происшествиях не только вне нас, но и в нашей психике (Паули – Юнг), сумели сдвинуть с мертвой точки древний и сущностный вопрос о случайности или о Боге, свободном по отношению к миру, а значит, и вопрос о человеке, свободном по отношению к Богу как послед нему свидетелю и судье всего происходящего.
Тяжелую проблему индивидуума и личности, смерти и бессмертия и особенно свободы и несвободы, по всей видимости, невозможно разрешить без христианского Бога, который обращен к миру «лицом к лицу», как троичный Бог обращен в диалоге к человеческой личности. Ни сотворение мира в платоновском «Тимее», ни «логос» стоика, ни эманация в плотиновских «Энеадах» не объясняют и даже не предполагают появления непредвиденности и свободы. Римская мысль после эллинской также не занималась ни существом человека, ни онтологией, но исследовала взаимоотношения человека с другими людьми, его способность объединять и организовывать человеческие жизни в государство. Как пишет Иоанн Зизиулас, идентичность есть тот костяк понятия личности, который делает человека отличным от других, тем, кто есть «тот, кто есмь» (по образцу божественного явления Моисею на горе Синай в словах: «Я есмь Сущий»), и эту идентичность обеспечивает и дает государство или некая организованная целостность. «Политизация современного человека и подъем социологии в наши дни не могут быть восприняты без возвеличивания ими римской «персоны». Таким образом, и тогда, когда христианство преобладало на большей части западных земель, появилась, но была упущена западными богословами и философами благоприятная возможность заняться личностью, то есть таким онтологическим пониманием человека, которое помогло бы соединить человека с его существованием, с абсолютным самим собой.
