Богословие личности - [18]

Мир может быть площадкой или сценой, на которых проходит наша нравственная жизнь, но он не является основанием нравственности. Принимая нравственную точку зрения, мы должны, следовательно, верить, что чувственно воспринимаемый мир упорядочен таким образом, чтобы позволить достижение нравственных целей и даже давать ему возможность: миропорядок является «моральным миропорядком», и история этого мира есть история «откровения» долга, или нравственной свободы.

Как позже сказал Фихте, опротестовывая свою отставку, такая вера – это вера, сосредоточенная в молитве (когда молятся с верой) «Да приидет Царствие Твое». Однако мы вполне могли бы спросить, к кому Фихте мог бы обратить такую молитву, поскольку его «Бог» является не силой, находящейся за пределами человеческой свободы, а по существу силой той самой свободы. «Это – истинная вера; этот моральный порядок есть то божественное, которое мы принимаем», – пишет он, заявляя, что эта вера «конструируется посредством правого образа действий». Еще более радикально Фихте утверждает, что «этот живой и действующий моральный порядок есть сам Бог, мы не нуждаемся ни в каком ином Боге и не в состоянии постичь никакого иного». На этом основании Фихте отвергает идею божественного законодателя, находящегося за пределами мира, поскольку идея такого внешнего Бога была бы абстрагирована от нашего собственного прямого и непосредственного опыта личности и свободы. Вера, однако, придерживается того, что дано непосредственно, что не имеет никакого «доказательства», кроме ее собственного опыта. Это не делает Бога неопределенным, – напротив, это обосновывает нашу веру в Бога тем, что определеннее всего. Однако, как быстро указали критики Фихте, сомнительно, чтобы Бог такой веры был Богом христианства в каком-либо узнаваемом смысле!

Несмотря на оппозицию богословских критиков, мысль Фихте дала решительный толчок развитию как раннего романтизма, так и гегельянства. Действительно, можно считать, что это философское направление систематически разработало основную интуицию Фихте и показало, как свобода оказывается сама движущейся силой биологического, психологического и исторического существования. Однако оно способствовало также появлению более тонкого богословского ответа, который не просто осудил Фихте во имя сверхъестественного Бога, а предложил альтернативную концепцию основных структур человеческого сознания, показавшую, что в происхождении собственного «я» первична все же пассивность, а не активность. Бесспорно, наиболее важной фигурой здесь является Ф. Д. Э. Шлейермахер.

Во многих отношениях раннее изложение Шлейермахером альтернативы, предложенной религией, кажется почти неотличимым от того, что мог бы сказать романтик – сторонник более строгого идеализма: как говорит Шлейермахер в сочинении «Речи о религии к образованным людям, ее презирающим» 1799 г., «религия есть чувство и вкус к бесконечному»[101]. Однако, в то время как Фихте обосновывает осознание бесконечности непосредственным сознанием самопроизвольной деятельности воли, Шлейермахер настаивает на том, что такое осознание нельзя получить из анализа одной воли, как и невозможно вывести его из чисто теоретической позиции. Оно должно быть воспринято, и именно через нашу рецептивность, а не нашу активность, мы вернее связаны с бесконечным. Эта рецептивность представляет собой религию, а желание войти в контакт с бесконечным без религии значит уподобиться Прометею, кощунственно похитившему священный огонь в «нечестивом настроении»[102]. Если мы искренне стремимся к бесконечности и чтим ее, если мы испытываем к ней чувство, она принесет себя нам в дар, но она должна быть нам дана. Мы являемся частью вселенной и должны принимать нашу индивидуальную жизнь как часть целого – ограниченную и конечную форму, в которой, тем не менее, проявляется жизнь целого. Как неоднократно настаивал Шлейермахер в своих «Речах», средство, с помощью которого мы осознаем это, представляет собой не волю, не знание, а чувство или, как он выражает это еще более точно, момент в психической жизни, до того как созерцание и чувство обособились.

Даже если пассивность, или рецептивность, у Шлейермахера является показателем отхода от бескомпромиссного активизма Фихте, позиция, занятая Шлейермахером в «Речах», подверглась критике многими богословами за растворение трансцендентности Бога в бесконечности вселенной. Его позднейшая, более точная с точки зрения вероучения работа «Христианская вера» характеризуется вследствие этого большей осторожностью и, вероятно, большей ортодоксальностью. Здесь он ставит себе задачу строго и систематично изложить то, что он считает чувством, или самосознанием христианского благочестия. Первым и самым фундаментальным элементом христианской веры, как он говорит, является «сознание, что ты находишься в абсолютной зависимости, или, что одно и то же, связан с Богом»[103]. Шлейермахер доходит до этого существенного момента путем анализа условий человеческого существования, в котором, как он утверждает, любое отношение к нашему миру и различным объектам, находящимся в нем, будет всегда представлять смешение активности и рецептивности в разной степени. Отношение к своим родителям или к своей стране, как считает Шлейермахер, всегда будет преимущественно рецептивным, и все-таки в обоих случаях мы также в некоторой степени активны, может быть, в высшей степени активны, например занимаясь политикой в интересах своей страны. Однако «не может … быть для нас такой вещи, как чувство абсолютной свободы. Кто утверждает, что у него есть такое чувство, тот либо обманывает себя, либо разделяет вещи, которые по существу связаны»