Богослов, который сказал о Боге лишь одно слово - [4]
Ныне сия особенность христианского исконного богословия позабыта столь основательно, что немногие, кто помнит еще о ней, шагу ступить не могут, не нарываясь на обвиненья в язычестве. Не помогают и ссылки на вполне ясные речения Нового Завета и писания учеников апостольских. Но все же приведем их, Бог милостив. Речение Иисуса 35 из Евангелия от Фомы: «Где Троица, там и боги». Скажут, что это апокрифический текст (не посмотрев на то, что Фому цитировал Ориген – I–II в.). Но ведь и апостол Павел повторяет эту же мысль: «Есть много богов, но… один Бог Отец, из которого все» (1 Кор 8:5,6). А Дионисий Ареопагит, принявший от Павла крещение (Деян 17:34), и посвященный до этого в учение Абарида и Пифагора, писал о богах и Боге Всевышнем так: «Увидишь и то, что (христианское) богословие называет высшие небесные существа… богами, хотя непостижимое Высочайшее Божество превышает по своей природе все существа» (О небесной иерархии, 12:3). Так вот, поэтому даже именования Христа БОГОМ во времена Константиновы было еще недостаточно, чтобы во всей полноте исповедать Истину соответственно собственному Его слову «Я и Отец – одно» (Ин 10:30)!
Вернемся к обсуждению происшедшего на соборе. В ответ на предложенье Евсевия император произнес одно слово. И слово было о Боге, и было это слово «Единосущный». То есть Константин рекомендовал дополнить формулировку таким вот образом: «Веруем во Единого Господа Иисуса Христа, Бога от Бога, Сына Единородного, ЕДИНОСУЩНОГО Отцу (Όμοούσιον τω Πατρί), Перворожденного всей твари». И эта рекомендация была принята. Определение «Единосущный» стало неотъемлемой частью Символа веры, которым руководствуются христиане мира поныне. Не правда ли, за одно лишь это Константин I может именоваться по праву не только покровителем христианства, но выдающимся богословом?
Заметим интересный нюанс. И то, что ключевое богословское дополнение было предложено именно Константином, и факт его принятия соборянами представляются почти столь же невероятным, как чудо, что явлено было Свыше на соборе впоследствии, о чем еще мы скажем подробнее. Свершившееся ставит перед внимательным исследователем три вопроса, ответ на которые нашему современнику вовсе не очевиден.
Первый: как это владыка светский, то есть невежда, вроде бы, в тонкостях богословия, сумел разрешить спор лучших теологов своего времени, единственным штрихом завершив ту формулу осмысления «велий благочестия тайны», о коей мы говорили выше? Второй: почему собор, которому в делах веры была никак не авторитетом светская власть, стал вообще рассматривать предложение не то, что мирянина, но вовсе некрещеного человека (Константин посчитал себя достойным креститься во Иисуса лишь на смертном одре) и строителя трех «языческих» храмов? И третий вопрос, наконец: как оказалась принятою подчеркнуто антиарианская формулировка Символа, когда представители Александрийской и Скифской школ, вместе взятые, являли на соборе очевидное меньшинство по сравнению с последователями Антиохийской?
По поводу последнего из этих удивительных моментов А.В. Карташев пишет: «В том-то и чудо I Вселенского собора, что он произнес сакраментальную догматическую формулу Όμοούσιον τω Πατρί устами только избранного меньшинства». И ниже замечает еще: «Это – меньшинство, вполне осознавшее ядовитость арианства, владеющее орудием философской и литературной образованности. Это было ведущее и ответственное меньшинство. Большинство (же) не постигало сложности вопроса… но историческая необходимость заставила для победы над арианством выдвинуть соответствующее орудие, ибо… ариане провозили на соблазн простецам свою рационалистическую контрабанду. А потому-то и всю тяжесть борьбы пришлось вынести передовому меньшинству».
Воистину это так. Затем и призывал Константин «скифских» учителей на помощь александрийцам. Логика его была следующая. Чтобы не постигающее сложности вопроса большинство не мешало, по крайней мере, передовому меньшинству, последнее должно обладать безусловным авторитетом. Таким, чтобы первое могло голосовать с чистой совестью, полагаясь на решения этого меньшинства как на суждение основоположников и учителей. По-видимому, в качестве таковых и воспринималась во времена раннего христианства Скифская, т. е. Славянская, богословская школа.
И это есть еще одно подтверждение вывода, который сделан В.А. Чудиновым в результате исследования сакральных надписей на многочисленных культовых предметах раннего христианства и славянского ведизма. «Сюжеты… непременно подписывались, независимо от того, ведические они или христианские… Языком изображений, всех без исключения (даже если оно касалось латинян), был русский… Более того, сами христианские святыни (изображения, кресты) изготавливались в мастерских славянских ведических культов (изображения – в мастерских Макоши, кресты – в мастерских Рода). Из этого можно сделать только один вывод: культ Иисуса Христа зародился и развивался в недрах славянского ведизма»
