Богоматерь Нильская - [10]

Математику преподавал господин Ван дер Путтен. Учащиеся не слышали от него ни единого французского слова. Он общался с классом исключительно посредством цифр (правда, их ему все же приходилось называть по-французски), доска в классе была сплошь исписана алгебраическими формулами или покрыта геометрическими фигурами, которые он чертил разноцветными мелками. С братом же Ауксилием он, напротив, вел долгие беседы на непонятном языке, на котором, очевидно, изъяснялись в одном из бельгийских племен. Но к матери-настоятельнице он обращался, казалось, на каком-то другом диалекте. Матери-настоятельнице это явно было не по душе, и она отвечала ему по-французски, четко проговаривая каждый слог. Тогда господин Ван дер Путтен уходил прочь, ворча на своем непонятном диалекте какие-то слова, которые, возможно, и не были столь грубыми, какими казались на слух.

Уроки религии вел, конечно же, отец Эрменегильд. Посредством притч он доказывал, что руандийцы всегда поклонялись единому Богу, которого называли Имана и который, как брат-близнец, походил на библейского Яхве. Сами того не зная, древние руандийцы были христианами и с нетерпением ждали прихода миссионеров, чтобы принять крещение, но дьявол пришел первым и совратил их, лишив невинности. Скрываясь под маской Риангомбе, он вовлек их в ночные оргии, во время которых их телами и душами овладевали бесчисленные демоны, заставляя вести непристойные речи и совершать деяния, вдаваться в подробности которых при чистых непорочных девушках ему не позволяют приличия. Произнося гнусное имя Риангомбе, отец Эрменегильд многократно осенял себя крестным знамением.

Блажен тот учитель, которому выпало счастье преподавать в Руанде! Нет на свете учеников спокойнее, послушнее, внимательнее, чем руандийские школьники. Лицей Богоматери Нильской в точности соответствовал этому правилу всеобщего послушания, за исключением одного предмета, на уроках которого было если не шумно, то несколько оживленно. Речь идет об уроках мисс Саус, преподававшей английский язык. Правда, лицеистки не слишком понимали, зачем их заставляют учить язык, на котором в Руанде не говорили нигде, разве что в Кигали, где его можно было услышать среди пакистанцев, недавно эмигрировавших из Уганды, или (и это ясно указывало, что это был за язык) среди протестантских пасторов, которые, как утверждал отец Эрменегильд, запрещали молиться Деве Марии. Внешность и манера поведения мисс Саус тоже не делали язык Шекспира более привлекательным для девочек. Это была сухая, чопорная женщина высокого роста с коротко подстриженными волосами, за исключением одной пряди, которая все время билась о ее круглые очки и с которой она постоянно вела безуспешную борьбу. Она всегда носила полинявшую от частых стирок синюю плиссированную юбку и застегнутую на все пуговицы блузку в сиреневый цветочек. С шумом войдя в класс, она бросала на стол потертую кожаную сумку, извлекала из нее листки бумаги и, спотыкаясь и натыкаясь на парты, раздавала их ученицам. Те сидели, подперев щеку правой ладонью, и не сводили с нее глаз, ожидая, что она вот-вот грохнется, чего никогда не происходило. Во время урока она не столько читала текст, сколько рассказывала его наизусть, требуя, чтобы класс хором повторял за ней прочитанное. Учащиеся задавались вопросом: то ли она слепая, то ли ненормальная, то ли пьяная. Фрида считала, что пьяная. Англичане, уверяла она, пьют с утра до ночи и только крепкий алкоголь, гораздо крепче, чем банановое пиво урварва, – «Джонни Уокер», которого ей дал как-то попробовать ее друг – посол и от которого у нее закружилась голова. Иногда мисс Саус пыталась петь вместе с классом:

My bonnie lies over the ocean

My bonnie lies over the sea…[2]

Но начиналась такая какофония, что из соседнего класса тут же прибегала учительница с требованием прекратить шум. «Наконец-то!» – с облегчением вздыхали лицеистки.

Французские преподаватели работали в лицее Богоматери Нильской третий год. Когда мать-настоятельница получила из министерства письмо, в котором ее извещали, что у нее будут работать три преподавателя из Франции, эта новость ее сильно обеспокоила. Своими опасениями она поделилась с отцом Эрменегильдом. Она боялась, что им придется иметь дело с молодыми людьми, при этом неопытными, поскольку в письме говорилось, что они едут, по одному из тех странных выражений, на изобретение которых французы всегда были мастерами, в качестве «волонтеров альтернативной военной службы».

– То есть, – делала вывод мать-настоятельница, – это молодые люди, не пожелавшие служить в армии, может быть, они пацифисты, а может, ими движут религиозно-этические соображения, не хватало только, чтобы нам прислали свидетелей Иеговы! Ничего хорошего это не предвещает. Вы же знаете, отец Эрменегильд, что совсем недавно происходило во Франции: студенты на улицах, забастовки, манифестации, беспорядки, баррикады, революция! Надо будет присматривать за этими господами, следить за тем, что они говорят на уроках, чтобы они не вели тут подрывную деятельность, не заражали умы наших учащихся атеизмом.