Богинями мы были и остались - [39]

— Брось, неужели ты на это пойдешь? Детский сад, штаны на лямках, ей-богу! И вообще, с каких это пор ты веришь в заговоры-привороты?

Должно быть, выражение моего лица подсказало Лельке, что верить я начала недавно, но безоглядно и неистово. Подруга вновь отшатнулась от меня.

— Может, не надо? — жалобно попросила она. — Может, сами как-нибудь?

— Не справимся. — Я смотрела на вещи реально.

— Знаешь, у меня одна приятельница есть, — издалека начала Лелька, — так от нее муж ушел, а она его любила до посинения, правда. Ну просто жить не могла. Так она поплакала, поплакала и пошла к Ларисе Филипповне. Это женщина такая.

На последней фразе Лелька сбилась, полагая, что мне не все понятно. Но спорить с тем, что Лариса Филипповна — женщина, я не собиралась.

— Так вот, эта Филипповна ей очень-очень помогла, уж я не знаю в подробностях, но приятельница теперь готова молиться на нее.

— А муж?

— Муж у нее неверующий, он молиться не умеет.

— При чем тут вера? Я спрашиваю, он вернулся?

— Еще бы, на коленях приполз, — Лелька вздохнула, — я у них была недавно, так там полная идиллия, на руках бабу носит…

— Так чего же ты сидишь? — разозлилась я, хотя Лелька вовсе не сидела, а бродила по кухне. — Давай адрес этой бабы!

— Хочешь на чужое счастье посмотреть? — Подруга понимающе хмыкнула.

Я покачала головой:

— Лелька, ты притворяешься или на самом деле дура? Мне адрес этой Филипповны нужен, а не твоей счастливой приятельницы.

Ворожея, или как ее там, жила в центре, в старом, добротном доме, где на первом этаже восседала консьержка — румяная баба со спицами в руках.

— О! Никак снова в тридцать седьмую, — заявила она, увидев меня.

— Здравствуйте, — сказала я доброжелательно и, сверившись с адресом, поинтересовалась: — А как вы догадались?

Женщина высунулась в окошко, хитро улыбаясь:

— А сюда только к ней и ходют, остальные-то жильцы сплошь политики да бизнесмены, у них в гостях одни знаменитости… ну или бандиты.

Ясно, в знаменитости я не гожусь, в бандиты тем более. А румяной тетке впору идти работать в детективное агентство.

— Ты иди, дочка, иди, Филипповна всем помогает. Ободренная, я взлетела на третий этаж и позвонила в нужную дверь. Та моментально распахнулась.

— Ой, — вырвалось у меня.

Вместо хозяев передо мной стояла огромная овчарка.

— Есть тут кто? — спросила я, не двигаясь с места.

— Отто, проводи тетю, — донеслось из глубины квартиры.

Собака осторожно вцепилась в штанину моих джинсов и потянула. Сопротивляться было бесполезно, я двинулась вслед за животным, а дверь позади меня сама собой захлопнулась.

Через несколько мгновений мы оказались в большой сумрачной комнате, первое, что бросилось мне в глаза, был сверкающий, старинный рояль.

— Да, играю вот на досуге, — сообщил все тот же голос, и я, вздрогнув, огляделась внимательней.

В комнате никого не было. Голова у меня пошла кругом.

— Отто, ступай на кухню, дружок.

Пес, как мне показалось, неохотно разжал зубы и гордой, неторопливой поступью удалился из комнаты.

— Присаживайтесь.

Я плюхнулась в кресло напротив рояля, в то же мгновение у окна, которое было завешено тяжелыми шторами, зажегся маленький светильник, и мне наконец стала видна хозяйка. Она расположилась в кресле-качалке, укрывшись пледом. Лицо ее оставалось в тени, но, судя по морщинистым рукам, можно было догадаться, что Ларисе Филипповне где-то под шестьдесят.

— Мне шестьдесят четыре года, — сказала она, словно прочитав мои мысли.

Я снова вздрогнула.

— И перестаньте дрожать, это не такой уж страшный возраст.

Я кивнула.

— С чем вы пришли, дорогая?

От растерянности я развела руками, демонстрируя, что ничего при себе не имею. Разве что дамскую сумочку.

Со стороны хозяйки донесся какой-то странный звук, то ли бульканье, то ли шипенье. Я не сразу догадалась, что Лариса Филипповна смеется.

— Да, милочка, вы очень меня позабавили, но теперь к делу. Я имела в виду, что у вас за проблема?

— Вы будете записывать? — вдруг спросила я неизвестно зачем.

— Говорите, — нетерпеливо приказала женщина.

— Да тут и говорить нечего, от меня ушел муж. Вернее, еще не ушел. И еще не муж. Извините, я затрудняюсь. Я лучше пойду.

— Отто, проводи, — равнодушно позвала хозяйка, и мне стало обидно.

— Нет, — я снова присела в кресло, — я расскажу вам.

А то что же действительно получается?! Как я буду бороться за Егорушку, если даже сказать ничего толком не в состоянии? А бороться надо! Даже если я не верю в эту дамочку (а я в нее почти не верю!), все равно у нас с Егором последнее время слишком часто возникают трения. И я готова пойти на что угодно, лишь бы их не было. Я хочу стать для него светом в окошке, единственной надеждой, маяком в пути, глотком воды в пустыне… Ну вот, а то — сказать ничего не могла!

Когда я озвучила свои мысли, Лариса Филипповна томно произнесла только два слова:

— Двести пятьдесят.

— В смысле? — не поняла я.

— Отто, проводи.

«Да что вы заладили, проводи да проводи», — пробормотала я про себя, а вслух сказала:

— Двести пятьдесят так двести пятьдесят.

Я не стала больше корчить из себя дурочку и полезла за деньгами.

— А мои гарантии?

— Вас кто прислал? — вопросом на вопрос ответила старая карга.