Богиня - [4]

Мы ехали вечером из больницы, была зима, было ужасно скользко не то, что ехать, но и ходить. Андрей медленно и аккуратно, со скоростью сорок километров в час двигался по самой крайней правой полосе, когда большой грузовик, не справившись с управлением, врезался в нашу машину слева. Потом мне сказали, что со стороны водителя ничего не осталось — только исковерканный металл. Меня же зажало и сплющило так, что пришлось вырезать сваркой из покореженного автомобиля… И когда я очнулась через месяц в палате — живот у меня был плоским… Только однажды я видела своего ребенка — на УЗИ, шестимесячным комочком, плавающим у меня внутри в животе. Врачи сказали, что мне крупно повезло. После таких травм не выживают, переломы нескольких ребер, обеих ног, сильное сотрясение с комой, внутренние разрывы и кровотечения. Ну, да, еще и потеря ребенка на позднем сроке… И заключительный вердикт, как гранитная могильная плита — у меня больше никогда не будет детей….

* * *

Несколько месяцев я провела в больнице. Сначала в той неотложке, в которой работала, потом перевели в обычную районную. Начался долгий период реабилитации. У меня никого не было, только иногда друзья приходили в больницу и навещали коллеги Андрея. Голова постоянно пребывала в густом душном отупении. Я не реагировала на слова, вздрагивала от прикосновений и почти не поднимала глаза от пола. Горе… Огромное, непереносимое неподъемной тяжестью прижимало к земле и не давало вздохнуть. Я все время молчала, и врачи даже решили, что у меня от стресса пропал голос. Назначили кучу дополнительных исследований, но с горлом было все в порядке. Я как механическая кукла ходила на процедуры и запихивала в себя больничную постную еду… На каком-то диком, животном уровне тело хотело жить дальше, и пусть душа была полумертвая, но основные первобытные инстинкты не давали умереть.

За время моего пребывания в больнице банк за неуплату по кредиту отобрал квартиру и вместо наших двухкомнатных отремонтированных хором, я взамен получила маленькую коммуналку на окраине. Мне было все-равно… Наверное, нужно было спорить, доказывать, что за первый взнос мы отдали нашу однокомнатную квартиру и плюс еще год выплачивали кредит, но тогда в больнице меня меньше всего волновало, как я буду жить дальше… И где…

И через почти полгода после аварии я впервые зашла в свое новое одинокое жилье. Все мои вещи были свалены в кучу, одежда вперемешку с кастрюлями и фотоальбомами, зеркало, два стула и маленький диван… Ключи мне отдали друзья Андрея (огромное спасибо им за то, что побеспокоились за новый замок и за сохранность моих вещей)… Денег не было, я то уже почти год не работала. Друзья принесли продукты, забили холодильник и оставили меня наедине с собой. Марина порывалась остаться… Та девочка из детдома, которая меня толкала и обзывала в детстве, стала мне самой близкой подругой. Даже была нашей свидетельнице на свадьбе. Сама бойкая и озорная, она дополняла меня своей неуемной энергией и оптимизмом. Но сейчас они мне были не к чему. И я попросила ее уйти…

Нужно было решать, как жить дальше. И первое, что я сделала — пошла на кладбище. Мне необходимо было проститься с Андреем, просто необходимо было увидеть его могилу, принять и понять его смерть, его уход, заплакать, наконец. Расстаться навсегда со своей первой любовью.

Потом, позже, читая психологическую литературу и несколько раз побывав у психотерапевта, я поняла, что прошла все классические стадии горя. Шок, отрицание, отупение. Потом боль и чувство вины… Почему мы поехали в машине — ведь можно же было на метро! Почему вечером, нужно было утром! И все в таком роде… Гнев на себя, горечь, обида на судьбу. Как Бог мог допустить, чтобы мой прекрасный, честный, добрый Андрей погиб? Как Бог мог допустить смерть моего не родившегося ребенка? Что же это за Бог такой? … А потом… Потом смирение…

* * *

Я опять пошла в неотложку просить работу. Кризис, мест в больнице не было и меня взяли на скорую медсестрой. Тяжелый выматывающий труд. Всю ночь в машине, огнестрельные и ножевые ранения, преждевременные роды, сердечные приступы, вонючие бомжи и буйные алкоголики. К концу смены я уже ничего не соображала. Механически, не задумываясь, делала перевязки и ставила уколы. Наверное, тогда это был лучший труд для меня, до отупения и состояния робота-автомата. Контраст этого кошмара помог справиться с моим горем, помог потихоньку выкарабкаться из той раковины, в которую я себя замуровала.

Прошло два года и боль растворилась в тяжелой каторжной работе, ежедневных проблемах, приходах друзей, посиделках с бутылочкой вина, маленьких крошечных радостях. Больше всего я любила принимать роды, когда мы не успевали привести роженицу в больницу, приходилось останавливаться и прямо в машине готовить операцию. Появление на свет нового человека — это всегда чудо. Великое и грандиозное… Я просто застывала в ошеломлении, слыша первый громкий крик младенца, видя его первый вздох. И даже если мать была не очень добродетельна или не трезва, в этот момент я любила и ее. Любила за это рождение, за этот дар миру новой жизни.