Боги слепнут - [92]

Иногда он прекращал стучать на машинке. Выходил из дома и долго бродил по улицам, вглядываясь в незнакомые лица прохожих, будто спрашивал: а ты прочтёшь мою книгу или нет?

Лица людей с некоторых пор сделались куда мрачнее прежнего. Или ему это только казалось? Знакомых не попадалось: не то что на улице – дома никого не мог Кумий застать. Поначалу наведывался регулярно, звонил в дверь, ждал у порога, потом понял, что бесполезно. Но все же случай его вёл куда-то, хотя трудно было представить, что Фортуна сама по себе может подкинуть что-то хорошее, ведь гладиаторы выманили у неё все счастливые случаи на миллионы лет вперёд.

Однако случилось. Нечаянно на форуме Кумий вдруг столкнулся с Валерией. Он подошёл к ней и сказал:

– Я – Кумий. Может, помнишь? – Он надеялся, что сестра Элия слышала о скандале в храме Минервы во время состязаний поэтов.

– Здравствуй, Кумий, – отвечала Валерия с печальной улыбкой. – Ты плохо выглядишь. Ты болен?

– Я бедствую, – сказал он напрямую.

Она нахмурилась. Чуть-чуть. Прямая складка разрезала чистый лоб под белой повязкой. Неужели ей сорок? Она выглядела лет на тридцать – не больше. Сервилия рядом с нею – размалёванная дура. И такую женщину ни разу не обнимал мужчина! Это несправедливо.

Она сняла с руки золотой браслет с четырьмя крупными рубинами и протянула Кумию.

– У меня нет денег с собой. Но это можно продать. Подарок Летиции.

Надеюсь, она не обидится. Я благодарна тебе, Кумий. Ты написал прекрасную поэму об Элии.

– Не такую уж и прекрасную, – пробормотал поэт смущённо. Смущаться было отчего – ведь он не писал ничего об Элии. Если не считать десятка эпиграмм. Но вряд ли те стишки могли понравиться Валерии.

– Валерия Амата, ты самая прекрасная женщина на свете. Когда кончится твой срок служения Весте и ты покинешь Дом весталок, я женюсь на тебе.

Она улыбнулась.

– Не стоит говорить о подобном на площади. Лучше скажи свой адрес – я пришлю к тебе кого-нибудь.

* * *

Ариетта зажгла свет в спальне, тени разбежались серой мышиной стаей, свет неохотно коснулся жёлтыми пальцами знакомых вещей – чаши мозаичного стекла, черепахового гребня, серебряного подсвечника с оплывшей жёлто-янтарной гроздью воска, из которой торчал чёрный черенок фитиля. Ариетта не испугалась и не удивилась, заметив на кровати лежащего человека. Он свернулся калачиком – знакомая поза – и весь трясся.

– Гимп! – ахнула Ариетта.

Сколько она его не видела? Не дни – месяцы. Почитала умершим. И вдруг он явился. Он смотрел ей в лицо застывшим взглядом, будто пытался вспомнить и не мог. И тут она поняла, что зрение вернулось к нему, и он видит её впервые. Невольно она прижала руку к обезображенной щеке. Но поздно! Гимп наверняка успел заметить шрам.

– Меня изуродовали в ту ночь, когда ты исчез. А прежде я была красавица.

Он не ответил, вновь опустил голову, дрожь усилилась.

– Я согрею вина, – предложила она. Она вышла на кухню. Комом к горлу подкатывали слезы. Сейчас она закричит или задохнётся от плача. Но не закричала и не задохнулась. Просто зажгла конфорку и поставила на огонь кастрюльку с вином. Когда она вернулась с чашей горячего вина, Гимп по-прежнему лежал на кровати. Она почти насильно влила несколько капель ему в рот.

– Раньше я была красивей, – сказала она, видя, что взгляд его вновь остановился на её лице.

– Это неважно, – отвечал Гимп, клацая зубами. – Завтра я ослепну. Я теперь то слепну, то прозреваю. Порой внезапно. Но когда болею, то слепну непременно.

– Ты запомнишь меня такой, какая я есть.

– Дай фото прежней Ариетты. Она принесла фото. Он долго смотрел, потом перевёл взгляд с фотографии на неё, живую, сидящую подле.

– Никакой разницы, – произнёс наконец, отбрасывая фото. – Абсолютно.

– А шрамы?

– Я их не вижу.

– Как так? – она не поверила.

– Я же гений, – напомнил он, – хотя и бывший.

– Что с тобой было? – спросила она, заранее содрогаясь, ибо рассказ должен быть мерзок. – Ты сделал, что хотел?

– А что я хотел?

– Узнать, кто такие ловцы.

Он вдруг рассмеялся ядовитым неприятным смехом.

– Неважно, что я хотел, важно, что получилось.

– И что получилось?

Он опять играл в свою игру: вопросы без ответов и ответы, не имеющие смысла.

– Я помог вернуться Элию из мира теней.

– Как?

– Позвал. И он пошёл. Только и всего. Ловцы думали, что ловят меня. А я ловил душу Элия. Но на тьму нельзя смотреть безнаказанно. Она заползает под веки и разъедает глаза. Я пробовал смыть её слезами – бесполезно. Если бы ты была богиней и дала мне амброзии, я бы излечился. Но ты можешь пойти к архиятеру и взять у него глазные капли – они возвращают зрение на несколько часов. Скажи только, что капли нужны тебе, потому что, если скажешь, что капли нужны гению, он заставит тебя заплатить[75]. А капли дорогие.

– Ты останешься здесь? – спросила Ариетта.

– Я же скоро ослепну. Куда мне деваться? Или ты меня гонишь? И не пойдёшь за каплями?

– Оставайся, – милостиво разрешила она. И легла подле. Он прижимался к ней плечами, грудью, бёдрами, но даже не сделал попытки овладеть её телом. Примитивно дрых, тяжело вздыхая и всхлипывая во сне. И видения из его снов чёрными безобразными кляксами ползали по стенам и потолку. Стоило Ариетте закрыть глаза, как чёрные кляксы проворно заползали ей на руки и на грудь, ползали по лицу, путались в волосах. Ариетта в ужасе распахивала глаза. Ничего не видно. Тьма. И во тьме чёрные кляксы, их тяжкое шевеленье и запах пота, обычного человечьего пота.