Боги не дремлют - [18]

Я тоже не откликнулся, сначала нужно было разобраться со странным грабителем.

— Почему ты решил, что я не смогу тебе ничего сделать? — спросил я.

— Мог бы, так давно убил, — резонно ответил он. — За тебя кривда, а за меня правда!

Сказал он это зря. Конечно, поднять руку на сирого и убого, да еще безоружного, большая сложность, но с ним был совсем иной случай.

— А я тебя убивать и не собираюсь, просто отдам французам, пусть они думают, что с тобой делать, — сказал я, продолжая удерживать его не расстоянии.

— И тут не будет по-твоему! — радостно сообщил мужик. — Мой Яшка настоящий хранцуз не тебе чета, он у самого графа Ростопчина лакеем служил! Ему стоит только своим иродам одно слово сказать, от тебя мокрого места не останется!

— Ничего у тебя с Яшкой не получится, — посочувствовал я, — он уже на том свете тебя дожидается.

— Как так? Кто разрешил? Ты моего друга Яшку убил! Да я тебя, изверга! — истерично воскликнул Иван и, совершенно неожиданно для меня, отпрыгнув в сторону, исчез в темноте.

Я по инерции бросился, было за ним, но вокруг была такая темень, что тут же налетел на дерево и больно стукнулся лбом.

— Неужели мне никто не поможет? — плачущим голосом позвал Виктор. — Меня ранил сумасшедший мужик, мне больно и страшно!

Я вернулся к ним и, сказал, вкладывая саблю в ножны:

— Вставайте, я помогу вам дойти до кареты.

— Я не могу встать, вы должны мне помочь, из меня кровь течет! Mathilde, je suis blesse, — сообщил он француженке, что ранен.

Однако Матильду, как мне кажется, занимало не состояние спутника, а свое собственное, вернее, банальная причина по которой она оказалась в лесу.

— Да уйдете вы, наконец, отсюда! — отчаянно воскликнула она. — Я могу остаться хоть на минуту одна!

Пришлось мне одному поднимать толстяка, так и не выпустившего из рук ларца, и тащить к дороге. Матильда нас догнала, когда мы уже доковыляли до кареты. При свете костра я, наконец, увидел их лица. Виктору было явно за пятьдесят, возраст в эту эпоху более чем почтенный, женщине раза в два меньше. Вероятно короткое уединение умиротворило ее душу и недавнее нервное состояние разом прошло.

— Что с тобой, Виктор? — участливо, спросила она. — Тебя ранил тот ужасный человек?

— Ранил! Он меня не ранил, он меня убил! — заплакал толстяк. — Матильда, если со мной что-нибудь случится, береги ларец! В нем все мое достояние! Теперь такое ужасное время, никому нельзя верить! — пожаловался он.

Я с ним вполне был согласен и, прислонив Виктора к дверце кареты, попытался распроститься со случайными знакомыми, сотворив фразу на французском языке:

— Спокойной ночи, господа, советую вам больше не ходить в лес, вокруг очень много плохих людей!

— Постойте, мосье, — взмолился раненный, почему-то обращаясь ко мне — как к французу, хотя мы с ним только что говорили на родном языке, — умоляю вас, не бросайте нас на произвол судьбы!

Он вцепился в рукав мундира и умоляюще заглядывал в глаза. Я про себя чертыхнулся. Получилось как всегда, не успел сделать доброе дело, как получил новые проблемы. Ни сам Виктор, ни его спутница мне не понравились, и возиться с ними не было никакого желания. Я сделал еще одну попытку распрощаться:

— К сожалению, я ничем не могу вам помочь, мне нужно выполнять свой долг! А вам нужно поискать лекаря!

— Я сам лечу людей, — сообщил толстяк по-русски, не отпуская моего рукава, — зачем мне какой-то халтурщик, который ничего не понимает в медицине!

Фраза был не совсем обычная для языка этого времени, но я слишком не хотел ввязываться в их проблемы и пропустил ее мимо ушей.

— Тем более, значит, вы справитесь сами, — сказал я, помогая ему влезть в карету. — К сожалению, мне нужно идти, как говорится: труба зовет, солдаты в поход!

— Да, как же, я помню, — сказал он, — когда я служил в армии, мы тоже пели эту песню.

— Что вы пели? — спросил я, невольно останавливаясь. В русской армии эта прекрасная песня пока еще не стала шлягером.

— Ну, как там: «солдаты в путь, а для тебя, родная, есть почта полевая», — процитировал он. — Вы ведь тоже не отсюда? Ну, нездешний, а из будущего? Я сразу понял, как только вас увидел. Голубчик, прошу вас как советский человек советского человека, помогите! — и капризно потребовал по-французски. — Матильда, ну где ты! Ты меня совсем не любишь! Меня ранили, а тебе все равно!

То, что помещик знал строевую песню, которую распевали солдаты в Советской армии, а возможно продолжают петь и поныне, говорило об одном, еще один наш современник попал в прошлое и заблудился во времени. Мне уже несколько раз доводилось встречаться с такими людьми. Так что я не слишком удивился еще одному «земляку» и еще меньше ему обрадовался. Сказал просто так, к слову:

— Хорошая песня, патриотическая. А почему вы оказались во французской армии?

— Все из-за нее, из-за жены, из-за Матильды, — уже из каретной темноты ответил он. — Она-то настоящая француженка и побоялась оставаться в городе. Вы знаете, что сейчас творится в Москве? Она почти вся сгорела! У меня тоже сожгли дом, конюшни, службы, все дворовые разбежались! Остался один кучер, да и тот на ладан дышит. Все, все потерял! — опять заплакал он. — А как наживал! Какими трудами!