Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [3]

«Учение партии, хоть и приниженное новыми апостолами всевластия, еще жило, но оно уже теряло свое началополагающее значение: началом становилось не учение, а единодержавная воля. Жестокий прагматизм убивал последние остатки партийности… Вера умирала, фразеология крепла».

Это противопоставление поистине грандиозных планов и их бесчеловечного воплощения убедительно реализовано в сюжетах строительства города на Амуре. Энтузиастов-комсомольцев, съехавшихся со всех уголков СССР на грандиозную стройку, совершенно бессмысленно отправляют зимой в тайгу, где нет ни жилья, ни продовольствия и — главное — где до весны нельзя начинать строительство.

Вставной эпизод (записки геолога Петра Сергеевича Новикова) о том, как на добычу найденного им угля были брошены тысячи заключенных, помещенных в нечеловеческие условия, восставших и погибших вместе с охранявшими их конвоирами, дважды повторяется. В сценах заготовки леса принудительно отправленными на эту работу колхозниками и опять же заключенными; и в рассказе о восстания заключенных на прииске Холодном. Тем самым «осатанелость» показана не как единичное явление, а как закономерность.

Характерно, что герой романа Марк Суров, уже во многом начавший сомневаться, отказывается признать правду восставших. Будущее, показывает автор романа, всё еще было универсальным оправданием происходящего.

Но если Марку Сурову понадобится еще немало времени, чтобы во втором томе романа понять, что цель не оправдывает средства, то М. Соловьев пытается уже в первом томе найти истоки этого заблуждения — особенность русского характера, по мнению писателя:

«однолюбство, исступленная приверженность единоверию и легкость, с какой мы подавляем сомнения, не зная им подлинной цены. Сомнения мы часто принимаем за слабость, тогда как с них всё великое зачинается. Другой стороной нашего однолюбства является нетерпимость к инакомыслящим. Того, который не согласен с нами, мы сразу к врагам причисляем, огнем и мечом истребляем».

Итогом первого тома служит авторское начало тома второго:

«Россия во тьме задыхалась; мутное солнце обреченности, под которым ей довелось жить, не светило и не грело — мертвое солнце. Просто немыслимо придумать, какое зло до войны совершено еще не было и что не было сделано, чтобы русскую народную правду окончательно забить и в глубокое подполье загнать. Вовсе одинокой и беззащитной правда тогда осталась — ведь она в человеке живет, делами его движется, совестью его дышит, а если человек задавлен и страшно, самоубийственно молчит, и страшно, самоубийственно голосует, апробирует и аплодирует, то какая же он правде защита? Одним словом, перед войной тянулись годы, когда Россия набухала горем, а годы эти предуготовили минуту-смерч — войну».

М. Соловьев рассказывает о том хаосе, который творился в первые дни войны, и одновременно показывает, как рядовые красноармейцы и их командиры в этой неразберихе совершали подвиги, как ценой многочисленных потерь совершался героический рейд в тыл врага. Не обходит писатель и вопрос о цене подвига. «Как при поражениях, так и при победах, русских солдат гибло больше, чем солдат противника, — подчеркивает автор романа. — О сохранении жизни воюющего человека те, что наверху, думать не хотели, что делает солдатский подвиг вдвойне святым».

Показана в книге и судьба попавших в плен советских солдат и офицеров. Лишь в наши дни стали известны страшные цифры потерь: за первые четыре месяца войны в плен по официальным данным попали 3,3 миллиона человек. Яркие конкретные описания существования в фашистских пересыльных лагерях, устроенных прямо в поле, писатель сопровождает страшным мартирологом: «Сколько людей в тех пересылках было — не считано, сколько в общих ямах-могилах погребено — неведомо, сколько беды лагерные люди хлебнули — не рассказано». Автор отдает дань уважения советским военным врачам и медицинским сестрам, спасшим тысячи узников, называя их великими подвижниками: «Они… боролись в голоде, в царстве вши, в мире великого отчаяния».

Сегодняшнему читателю все эти факты покажутся знакомыми. Он знает их из повестей Константина Воробьева «Убиты под Москвой» (1963) и «Это мы, Господи!» (опубликован в 1986); из романов В. Гроссмана «Жизнь и судьба» (опубликован за рубежом в 1980, в Советском Союзе в 1988) и В. Астафьева «Прокляты и убиты» (1995). Не лишне напомнить, что «Когда боги молчат» вышли зарубежом в 1953 году.

Есть и еще один аспект войны, до сих пор лишь слегка получивший отображение и осмысление, как в научной, так и в художественной литературе. Речь идет о жизни нашего народа в фашистском тылу, под фашистским игом.

«В войну… было много такого, о чем не говорится и, Бог весть, будет ли сказано… Много лет с войны прошло, а правде о тогдашней жизни людей, отданных врагу, до сих пор хода не дается», — говорит Соловьев в одном из авторских отступлений и пытается восстановить утаенную правду.

С первых страниц второго тома писатель утверждает, что «немецкая дорога с русскими дорогами совсем не смыкается». Вместе с тем миллионам людей, оказавшихся в оккупации, брошенных на произвол судьбы, нужно было жить. И в свете этого провозглашенная Сталиным тактика сожженной земли (не оставлять немцам заводов, полей, продовольственных складов) была антигуманной по отношению к своим людям. Страдали не столько немцы, сколько оставшееся без средств существования население.