Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [216]

При въезде в село пересекли ручей, а дальше зигзагом меж изб поехали. Многолюдие сразу в глаза бросалось. В одном дворе толпа молодых ребят в потрепанной военной одежде поднимала упавший сарай. В другом месте, на пустыре, люди новый сруб ставили. Проходили девки, для будничного дня вроде слишком уж разнаряженные. Кругом много молодых ребят — можно ли девкам в затрапезном перед ними казаться? У одной избы Володя вышел из пролетки, сказал, что он останется в этой избе, а им нужно ехать к Высокову.

На площади многолюдие еще заметнее стало. На небольшую деревянную церковущку, снизу доверху выкрашенную в синее, люди поднимали колокол, и хоть ему было далеко до царь-колокола, но свои тяжелые пуды в нем имелись, и поднять их — много сил и криков брало. В стороне у дома стоял парень — этот как-то уж очень по-своему одетый. На нем была вышитая белорусскими крестами рубаха-косоворотка, подпоясанная командирским ремнем, синие брюки военного покроя, крайне стоптанные сапоги со шпорами. Завидев их, парень поманил их к себе, и они повернули к дому. Марк протянул ему руку, хотел сказать о себе, но парень в косоворотке, пожимая ему рук у, уже отвечал на все вопросы, какие Марк хотел бы ему задать. Высокова, сказал он, нет, но к вечеру обещался приехать. Дед Осип нездоров, и его лучше не тревожить. Остановиться они могут в этом дворе, к которому он их позвал.

Марк вошел в дом и сразу почувствовал себя меж своих. За столом люди играли в козла. В углу шло шашечное сражение. Хозяйка стояла у печки, подперев ладонью пухлую щеку, а хозяин сидел на лавке у самой двери и был занят вовсе не крестьянским делом — он винтовки чистил. К стене было приставлено три вычищенных винтовки, он как раз разбирал четвертую.

«Продвигайтесь вперед», — сказал он Марку. Потом крикнул в сторону шашечной группы: «Вы, ребята, пошли бы коня распрячь».

Двое шашечных болельщиков, дав последние советы игрокам, вышли во двор помочь Коровину. Марк подошел к тем, что играли в карты. Подвинулись, давая ему место, кивнули головами, здороваясь, но игры не прекратили и ни о чем его не спросили. Вошел парень, что зазвал их. Марк уже огляделся, уже понял — армейская публика, комсоставная.

«Вы хоть бы спросили меня, кто я», — сказал он, обращаясь сразу ко всем. Ответил ему парень со шпорами:

«Самый неинтересный вопрос, какой только может быть», — сказал он. — «Важно сейчас другое — есть хотите?»

Хозяйка накормила его и Коровина картошкой с постным маслом и луком, дала по стакану узвара, которому не хватало сахара — он был такой кислый, что сводил челюсти.

«Никогда не думал, что встречу здесь такое блестящее общество», — сказал Марк, кладя ложку. Один из играющих в карты бросил на него быстрый взгляд, потом посмотрел на парня со шпорами и сказал, что в этой компании самое блестящее шпоры.

«Товарищ старший лейтенант лихо прозвенел ими от самой Польши», — сказал веселый голос из шашечной группы.

«Будешь звенеть, если немец тебе на них танком наезжает», — равнодушно сказал обладатель шпор.

Марк видел — люди разговаривают осторожно. О шпорах толкуют. Друг друга по воинским званиям величают. Знают, что приезжему Марку вовсе другое важно, но о важном молчат. Самое лучшее и их ни о чем не спрашивать. Хозяин предложил отдохнуть с дороги, увел Марка и Коровина в свой закуток. Тут стояла кровать со взбитой периной и горой подушек, но они не стали разрушать величественного пухового сооружения, а легли на полу, благо он был покрыт чистым рядном.

Под вечер тот же парень со шпорами — он был чем-то вроде дежурного — разбудил Марка и сказал, что Высоков приехал, ждет. Оставив Коровина досыпать, Марк вышел из каморки и в сенцах лицом к лицу столкнулся с Котовым. Бравый танкист был в своем цыганском облике, в каком он и в городе показывался, но теперь у него на плече висел короткий автомат немецкого образца. Котов проводил Марка до избы деда Осипа, но не вошел в нее, сказал, что Марк в рекомендации не нуждается.

XXV. Агония

Марк уже давно тянулся мыслью к Высокову — тайна всегда манит — но, как мы знаем, к встрече с ним он не порывался, скорее всего, потому не порывался, что боялся ее — не хотел себе в этом признаваться, но боялся. Ему казалось, что Высоков хочет заглянуть за вал решений, воздвигнутый Марком, сказавшим себе, что его место там, далеко, где идет борьба против врага, и ничего проще, яснее, безусловнее этого нет, не может быть. Дробнин, Владимиров искажают эту простоту; через их плечо таинственный Высоков заглядывает, а Марк, крепко цепляющийся за свои решения, отвергал их всех вместе. Познание Высокова ему не необходимо, если он хочет держаться простого, ясного, безусловного. Всё неизвестное опасно — неизвестного нужно избегать.

Встреча с Непроходимым проделала первую зияющую брешь в защитном вале простых Марковых решений. У него было властное, очень русское лицо. Широкая плоская спина, могучий затылок. Против него стоял Володя — тоненький подросток, размахивающий винтовкой, но не стреляющий. Непроходимый вынимал из кобуры револьвер. Не торопился. Он знал, что Володя не выстрелит. А Марк в этот миг подумал, что сам он, Марк Суров, предатель. Володя на жертвеннике. Марк приносит его в жертву темному и страшному, что выражено в Непроходимом. Содрогается от жалости к нему, от страха за него, но приносит его в жертву. Убьет Володю Непроходимый, но это Марк, никто, а только Марк приносит в жертву сына. Непроходимый отменяет всё. Извлекая из кобуры револьвер, чтоб убить Володю, у которого на подбородке растет не борода, а пушок, убить саму молодость, он отменяет всё, из чего состоит жизнь. Отменяет и те простые решения, которых держится Марк. У Непроходимого еще более простые решения — он убьет Володю. Он пулей, Марк — предательством. Эти скачущие мысли были динамитом, рвущим на части всё то, чего хотел держаться Марк. Это было непереносимо. Настолько непереносимо, что он всем телом ударил Непроходимого в широкую и плоскую спину, сбил с ног, выстрелил. Всё это в одну секунду, словно торопился расстрелять свои простые решения, что оказались бессильными остановить принесение Володи в жертву.