Боги как боги - [8]

Гингивера занялась ежедневной перестановкой, сгоняя пыль в роскошные клоки и то и дело тараня мебелью стены. Трещины изящно ползли вверх. Завтра она с особым удовольствием будет их замазывать, а потом делать новые.

— Ест нормально, но ни разу даже не испачкался. Всё жду, когда он уже в ум войдёт, объясню ему, что маму надо всю забрызгать едой в знак того, что тебе понравилось, — продолжала хозяйка. — Начинает говорить на своем языке. Знаешь, такие странные и смешные звуки! Недавно выдал: «Аррр-кхи-теххх-тур».

— Хо, мои тоже чего только ни говорили! — поделилась Райка. — Помню, Квык как-то сказал: «Три-чшья-кофф-ка». Неделю, наверно, повторял. Это, безусловно, память о прошлой жизни.

Гингивера не дала подруге свернуть на любимую тему. Предложила ей немного дымящейся слизи вылупленца. У Грюка она была уже тёмная, густая, духовитая, а целебные свойства растерять ещё не успела. Райка с удовольствием выпила. Грюк глодал обеденную плиту, Лырра закапывала попискивающего брата в песок.

— Я всё пытаюсь следовать твоему совету, что вылупленцу не надо мешать, что надо дать ему самому развиваться, но это же просто щчвет-и-прокхлада… — пожаловалась Вера, замачивая гору одежды в нефти. От неё замечательные пятна и разводы. — Оставила его на пару минут, уж не помню, чем занялась. Смотрю, а Грюшка отполировал кусок пола от входа и до лавовой ямы. Так ровно, что смотреть больно. Ну ты представляешь? Шестнадцать псевдорук отрастила, и то еле справляюсь.

Остаток нефти Вера плеснула на лаву, и детишки восторженно заулюлюкали.

— Все свои дела делает в одном и том же месте. Я ему столько раз показывала, что надо по всей гингилоге разбрасывать и разливать: так и стены крепче, и запах приятный. Никак не приучу, хоть тресни.

Подруги вместе отжали постиранное белье и принялись за готовку. Сегодня на ужин плямы по-руольски.

— Не волнуйся, у всех детей поначалу есть эта страсть к порядку. Нужно просто проявить терпение и не заставлять. И показывать, показывать почаще.

— Да я показываю, и терплю, но иногда меня просто не хватает. На днях знаешь, что учудил? Размазываю я, значит, свои дела по стенам, а он рядом малюет. Пригляделась — хвост ты мой! Похоже на живое существо, только симметричное. Одна голова, два глаза, между ними то ли рог, то ли не рог, пасть маленькая, на одну сторону чуть сдвинута, — Гингивера аж вся передёрнулась. — Само гладкое, бледное и косится так, будто насквозь видит. С какого боку ни подойдёшь, а оно всё на тебя косится. Я бы тебе показала, да твои ребята уже сажей закрасили, спасибо им. Я боялась, если честно, с горстью грязи к этому приблизиться, оно как живое было совсем.

— Хо, вот так малец! — будто бы похвалила подруга. — Квык, вон, тоже как-то раз отмочил, отвалитесь, мои отростки! Из первосортной ванариловой массы ужас слепил. Я спрятала, пока мой оплодотворитель не увидел. Соврала, что масса испортились, весь смрад выветрился. Так вот, Квык слепил типа твоего двуглазого на стене, только стоит скрюченное с чем-то круглым в псевдоруке. Будто сейчас запульнёт.

Вирорайя оторвалась на минуту от плямок по-руольски, которые лепила вдвое быстрее подруги, и заботливыми подзатыльниками направила уставших детей играть с острыми сталактитами. Это и хватальца развивает, да и на потолке посидеть иногда полезно.

— А ты мне не веришь, считаешь, что я глупости говорю, — пожурила Райка, отправляя первую пляму в бурлящую желчь. — Ведь все дети калякают и лепят почти одинаковых страшил. И никто их этому не учил. Все «исполняют арии», полируют, строят пирамиды и другие неестественные конструкции, гадят в одно и то же место, и к хаосу их приходится долго и болезненно приучать. Это память!

— Ой, ну Рая! — хозяйка раздражённо повела жабрами, принимаясь за новую партию плям. — Зачем изобретать несуществующий зеркальный мир, несуществующие перерождения! Это только всё усложняет. У детей инстинкты, отголоски дремучего животного прошлого. Ведь каждая мать делает треугольное гнездо, и она попросту не может по-другому. Для интереса, я пыталась, — по секрету сообщила Вера, — но это было выше моих сил. И меня тоже никто не учил. И яйцо я отложила идеально гладкое, идеально шарообразное. Просто наши предки выживали за счёт порядка, они-то и передали нам эту программу, которую теперь приходится ломать в раннем детстве. Когда-нибудь наши потомки унаследуют от нас программу хаоса, и возможно, она тоже станет атавизмом.

Гингивера выдохлась после длинной речи и множества выполненных задач. Прилегла, хлебнула слизи. Вирорайя доделала плямы, метнула их все в кипящее варево и подсела к подруге полюбоваться маленькими шалунами. Один сталагмит они расшатали и пытались обрушить его прямо на любимый отхожий уголок Грюка. Тот был опасно близок к припадку молчания, но уставшая мамаша решила пока понаблюдать ещё немного.

— Сразу видно, что ты неверующая. Ведь я не на голых предположениях основываюсь. И у меня есть довольно много подруг-единомышленниц. Мы сохраняем детские каракули, лепные фигурки, запоминаем слова. Мы сравниваем всё это и делаем выводы, хотя ты знаешь, для нас такая работа противоестественна и ужасно сложна. Зато сами выводы просты. — Вирорайя сделала паузу, задумчиво перекатывая напиток между желудками. — Всё имеет противоположность, как сталактиты и сталагмиты. Следовательно, есть мир, полностью противоположный нашему. Все вылупленцы склонны к одинаково странному поведению, которое не объяснить тем, что в треугольном гнезде лежало круглое звукоизолированное яйцо, а далёкие предки любили порядок. Откуда берутся эти повторяющиеся мотивы рисунков? Сложные «арии», когда малец недоволен? Порывы к созиданию и страсть к неестественным фигурам? Ответ напрашивается сам собой. — Гостья триумфально растопырила жабры и вибриссы. — Детёныш просто слишком многое помнит о мире, из которого прибыл к нам. Потом мы вбиваем в него правила нашего мира, сотни «нельзя» и тысячи «можно», и память стирается, уходит в глубину. Но иногда она прорывается и у взрослых. Вот ты при мне сказала «щчвет-и-прокхлада». Что это значит?