Боги грядущего - [131]

Старик втихаря злорадствовал. Пусть ускользнул Лучина, вывернулся как склизкий хариус, а все ж таки потрепало его, протрясло до печенок, осталось только добить. И потому он обронил, будто невзначай:

— На тебя, Лучина, и Чадник жалуется. Говорит, обманул ты его, должок не вернул, не по-дружески это.

Лучина вскинулся: зрачки так и закрутились карими косточками.

— Чадник этот — подлец и прощелыга. Сколько уж народу от него стонет! Всех в оборот взял. Эвон глянь — возле тына толкутся. Половина, считай — жалобщики на Чадника. Да и за железо уж больно круто ломит. Понятно — он один такой, всех выжил, вот и ставит цену, какую хочет. Слиток уже по четыре пятка шкур идет. Виданое ли дело? Будто мы из садка эти шкуры черпаем. А кто виноват? Опять же — мои люди. Они дань собирают — с них и спрос. Иной раз нагрянешь в общину — а там от хворей треть мужиков перемерла, чего с них трясти-то? А надо! Потому как Чадник требует. Ему, вишь ты, к спеху, он, вишь ты, за большую воду торопится. Отгрузил нам один раз железа в долг — до сих пор величается, будто благодеяние совершил. А только обманщик он и плут. И в долг меньше дал, чем потом содрал с нас пушнины, уж я-то помню. Ходит, книжечкой своей помахивает, а кто его знает, что в книжке этой записано? Может, там совсем и не про меха сказано? Может, там воины мои пересчитаны, чтоб пришельцам потом донести, а? Да что говорить… Вон хоть Штыря спросите. Чего молчишь, Штырь? Или не прав я? Или не ты мне давеча плакался, что умельцы бегут? Они и будут бежать, когда им тут одно наобещают, а потом за долги да провинности все отберут, да еще колоду на шею наденут. А корень зла — Чадник. Тянет из нас жилы, кровь сосет, что твой рой. А скажешь что — он только книжечку свою листает да носом тебя туда тычет. Э, да что говорить! По правде сказать — порядка у нас мало, вождь. Один бардак. Потому как привыкли жить на честном слове, а теперь одного слова мало. Людей скопилось — тьма: каждый свое гнет. Да и вещей для обмена раньше столько не было. Прежде-то любой знал, сколько за куль серы полагается, сколько за косу, сколько за реликвию, будь она неладна. А ныне смотришь — глаза разбегаются. Да и меры у всех свои. За Тихой рекой считают так, а на Черном берегу — иначе. Не разберешь. И гости этим пользуются, а Чадник — первый. Ты только глянь — у него пастухов да слуг с половину нашего войска наберется. А ежели всех невольников, какие есть, сложить, то и побольше. Потому как три шкуры с людей дерет. Вот мужики долги и отрабатывают, вместо того, чтоб с копьем да луком упражняться.

Лучина разорялся, а Хворост, смиренно помаргивая, глядел на вождя, ждал, когда тот рявкнет на обнаглевшего помощника, вышвырнет его прочь, как бывало. Но вождь молчал, только набухал кровью, постукивая обгрызенными ногтями по столешнице. «Неужто и сейчас стерпит?» — подумал Хворост. Не выдержав, спросил у распалившегося Лучины:

— Что ж ты предлагаешь — отпустить невольников?

— Не знаю, — ответил тот, отдуваясь. — Мое дело — войско. О нем и пекусь.

И тут Головня грянул — точно лопнуло в нем что-то.

— Вот и пекись! — заорал, выкатив зенки. — А в чужое не лезь.

Лучина опять скис, опустил взор на крашеный коричневым, словно глиной вымазанный, пол.

Повисла тишина. Штырь почесывал толстыми, с впитавшейся каменной пылью, пальцами подбородок, гладил короткую стриженную бородку. Хворост глядел на вождя преданным взором, ждал его слова. Лучина ковырял носком пол, не поднимал глаз. Русые патлы висели как мочало, закрывали лицо.

А вождь промолвил:

— О бардаке знаю лучше тебя. Чай не в пещере живу. Вижу, слышу… Да и про жалобщиков известно. Тружусь как ломовая лошадь. Все на мне. Да еще ваши склоки разбирать… Ты — помощник или кто? Разнылся… Чадник ему, вишь, не угодил. Не в Чаднике дело. Он, слава богине, исправно железо поставляет, грех пенять. Без него мы бы как предки сидели — на кости да камне. Все ножи, какие есть, все наконечники для копий, все острия для стрел из его железа сделаны. Даже кузнечные молоты — и те из привозных слитков. А уголь? Опять же Чадник доставил. Из Серых Ям давно ни слуху — ни духу. Кабы не восточные гости, остались бы мы без уголька. Вот и соображай. Что цену ломят — знаю, не глупей тебя. А только не до жиру нам сейчас. Пришельцев-то уже на Гниловодье видали! Стало быть — с трех сторон нас зажимают. Один только север свободен. Да и то — не наш он пока. Хорошо, если Хворостов отпрыск там управится, подомнет зверолюдей. А если нет? Много, много забот нынче. Нам бы силушку копить, а вместо этого приходится с жалобщиками разбираться, спорщиков растаскивать. Эх, помощнички…

Вождь встал, подошел к покрытому ледяным узором окну, глянул в него, потом обернулся — желтые зубы сверкнули в свете лучины.

— Мыслю я, пришельцы скоро сюда нагрянут. Черный берег уже ихний — мы туда боле не суемся. Надо разведчиков разослать, да людей не хватает. Одна надежда на прибрежные общины. Если не прохлопают врагов, успеем подготовиться. — Он вздохнул, тиская в ладони висевший на шее кожаный чехол. Процедил, глядя в сторону: — Думают, сволочи, предательством взять. Опасаются в открытом бою чело ставить. Надеются поднять брата на брата. — Он перевел взгляд на помощников, поднял волосатый кулак. — Потому и надо бдительными быть. Никому доверия нет! Никому! Был Сполох — предал. Был Жар — предал. Искра — и та изменила. Верил ей, заразе. Единственной из всех — верил. А она, дрянь, мерзавка… Что уж о других говорить!..