Боги грядущего - [129]

От жилища Хвороста до вождя было рукой подать, в прежние времена старик, невзирая на немощь, явился бы к нему пешком. Но теперь простота была не в чести, и Хворост приноравливался к новым обычаям. Откинувшись к подбитой мехом спинке, сумрачно зыркал из-под пушистого колпака на встречных. Что он скажет Головне? «Великий вождь, — обратится он к нему. — Мне стало ведомо о крамольниках, что ворожат, презирая твой закон…». Нет-нет. Не те слова. Головня сразу спросит: если ведомо, почему не схватил? Это ведь его задача, Хвороста — ловить скрытых недругов Головни. Так чего же он ждет? Может, лучше поручить ему что попроще: надзор за табунами, к примеру, или обучение новичков?

Старик аж заскрипел зубами, представив себе это. Нет, надо сказать прямо: «Вождь, мне сообщили о ведовстве в общине. Но ведуны эти ходят под рукой Лучины. Позволишь ли допросить их?». Да, так он и скажет: четко и ясно. А если в избе Головни по случайности окажется Лучина, невелика беда — он, Хворост, всего лишь сообщил о доносе, а последнее слово все равно за вождем.

Жилище Головни возвышалось над остальным становищем, как остров над неспокойной рекой. Вождю мало было угнездиться на маковке — он велел подсыпать земли с пологого края холма и окружить получившийся бугор сосновым тыном, чтобы никто не мог углядеть, чем там вождь занимается на своем дворе. Тын был высокий, в два человеческих роста, а над ним, словно крышка от короба, виднелась двускатная кровля со скошенной трубой, — черная верхушка трубы едва выглядывала из-под закопченых сугробов, испещренных следами птичьих лап. Справа, где холм постепенно сползал к реке, к тыну чуть не вплотную примыкали жилища рядовых общинников — сплошь из земли или шкур, безо всяких оград и загонов. Меж жилищ тянулись сети, к подмазанным навозом стенкам были прислонены сани и лыжи, кое-где стояли кожемялки. Ниже, на самом берегу реки, недалеко от полуистребленной лиственничной рощи, пыхтели глинобитные столбики печей, зияли черные проплешины ям для пережигания дерева, громоздились пыльные горки бурого угля; в дыму бегали дети, чумазые люди раздували меха, сыпали лопатами уголь; красными языками текли ручейки шлака.

С другой стороны избы, на холме, чуть пониже Головнинского бугра, ячеисто сгрудились огороженные плетнями дворы помощников вождя: утонувшие в сугробах деревянные срубы с мутными стеклянными окнами, окруженные невысокими земляными валами (для тепла), стиснутые со всех сторон хлевами, сенниками и избенками прислуги, как коровы — телятами. Возле каждого сруба — рукастая коновязь, а меж плетней — шесты с черепами. Деловито сновали невольники; лошади, мотая пышными хвостами, брали сено с плетней; хозяйки в меховиках и цветастых платках судачили у ивовых калиток.

За дальними плетнями, как широкий ноготь, раскинулась проплешина, посреди которой горделиво возвышалось каменное изваяние Науки: алоокая, золотистоликая богиня поддерживала ладонями раздутое чрево, готовое разродиться зловредными сыновьями — Огнем и Льдом. А вокруг изваяния беспорядочно торчали неизменные шесты с черепами. Это была площадка для обрядов. Там Головня обращался к народу, там говорил с Наукой, там казнил предателей. За площадкой холм круто обрушивался в падь, когда-то заросшую сосняком и тальником, а ныне заставленную кузницами, утонувшими в чаду и угольной пыли. Чтобы добраться до кузниц, надо было спуститься к реке, пройти мимо плавилен и обогнуть холм, изрядно поплутав меж жилищ простолюдинов, которые волной подступали к склону, сплошь покрытому оленьим мхом и багульником.

А вокруг, насколько хватал глаз — сплошные рощи и перелески, разрезанные распадками; и извилистое русло реки, скованное льдом, на котором как слепни в молоке барахтались рыбаки, баламутившие сачками проруби. Из-за длинного высокого мыса по снежной колее двигался маленький обоз: быки тянули сани с обледенелыми бочками. За водой теперь приходилось ездить далеко — все ближние проруби давно протухли, а сниматься с места, как делали раньше, Головня запретил: решил жить, как южные люди, не кочуя, чтобы гости и вестники из дальних общин не искали его по всей тайге.

Перед воротами вождя, как всегда, толпились жалобщики и побирушки.

— А ну раздвинься! — прогудел возница, придерживая вороного.

Люди торопливо расступались, почтительно выглядывали из-под старых колпаков, протягивали ладони — ждали подачки. Возница подъехал к самым воротам, соскочил на снег, забарабанил в створы.

— Открывай господину Хворосту.

В левой створке открылось маленькое квадратное окошко, в нем появилось лицо с белыми от инея бородой и усами. Хлопнув заиндевелыми ресницами, лицо исчезло, захлопнув окошко, створки медленно раскрылись, обнаружив выстроившихся полукругом воинов с поднятыми кверху копьями. Тихонько постукивали костяные доспехи, скрепленные рыбьим клеем. Сани вползли во двор, Хворост грузно вылез из них, сипя, направился ко входу в жилище. Створы за его спиной неспешно закрылись. Начальник стражников, приземистый, с буйной порослью черных бровей под узким лбом, требовательно вытянул к старику ладонь: