Боги грядущего - [121]

— За соль благодарю, — на ходу ответил Головня, не оборачиваясь к нему. — Пришлю тебе слугу, он возьмет. А про металлы подумаю.

— Подумай, великий вождь, подумай. Я без обмана, только из уважения к тебе.

И отстал.

Перед частоколом двора, у калитки, уже толпились люди. При виде вождя заволновались, сунулись к нему, оттирая друг друга — копейщики растолкали нетерпеливых, Головня шагнул во двор и выругался, чуть не споткнувшись о шмыгнувшую под ноги собаку.

До позднего вечера творил суд и выслушивал просьбы. Сидел на скамье, буравил жалобщиков зелеными зрачками, почесывался и грыз корень черноголовника. Общинники шли непрерывным потоком — плакались на гостей и соседей, обвиняли друг друга в разных пакостях, просили поженить детей. Вождь терпеливо вникал в их заботы, думая с тоской, что вместо великих дел занимается разрешением мелких дрязг.

Последними перед ним предстали два Рычаговских охотника. Один — юный, белобрысый, с покатым бычьим лбом — неторопливо разъяснял суть дела, показывая на соперника — объемистого, коротконогого, с глазами навыкате:

— Закон Науки не чтит и тебя, великий вождь, тоже. Как Наука велит? Что мое — то мое, а что твое — то твое.

— Так и есть, — важно кивнул Головня, благосклонно принимая из рук слуги туесок с сушеной ягодой.

— Ну вот. Так чего он возбухает? Разве я не по закону?

— Какому закону! — воскликнул старший неожиданно высоким голосом. — Где это видано… Мы ж делиться должны… ну, по-соседски, по-родственному… То есть, я что хочу сказать — не по-божески это. Разве не так, великий вождь?

— А ну стойте, — Головня утомленно потер нос. — Давайте сначала.

— Дело, значит, такое, — с готовностью кивнул младший. — Был у меня большой двузуб — рукоять сосновая, а острия железные, с насечками — у Краснощека-гостя выменял на пять пятков лисьих шкурок да два рыбьих клыка. Было это, дай бог памяти, зиму назад. Мы тогда ходили по ту сторону Тихой реки, на буграх. Хороший такой двузуб, завсегда у меня в сеннике стоял. Хотел с ним на медведя пойти, да все недосуг. Сам понимаешь, великий вождь — это дело основательное, подготовиться надо, с мужиками идти, а у нас то покос, то рыбалка, то дрова привезть… Я ж в семье один труженик, рабов нет, а на шее — жена да три сопляка! А тут приглянулся этот двузуб соседу. Ну, приглянулся — и ладно. Разве ж я без понимания? Ты попроси — я дам. Правильно?..

— Неправильно! — встрял старший. — Где это видано…

— Тихо! — рявкнул Головня. — Пусть он закончит.

— Ну вот, значит, — продолжил младший. — Взял он его без спроса и пошел на медведя. Я прихожу — а двузуба нет…

— А чего мне просить? — опять не выдержал старший. — Вроде из одной общины… Да и без надобности он тебе. Что я, не видел разве? Стоял и ржавью покрывался, все равно как брошенный…

— Это уж не твоего ума дело…

— Как же не моего!

— Цыц! — грянул Головня, ударил ладонью по скамье. — Разошлись… Медведя-то завалил?

— А то как же! — самодовольно ответил старший. — У меня рука набита, всякого спроси. Ежели на медведя собираются, всегда меня зовут. Свой-то двузуб, как на грех, сломался, а тут егонный стоит, глаза мозолит…

Головня поднял ладонь, приказывая обоим молчать. Поразмыслив, сказал:

— Великая Наука карает того, кто берет чужое. Взявший должен вернуть забранное или отдать то, что захочет обобранный им. Так велит Наука! А потому ты, взявший без спросу двузуб, виновен и отдашь ему отнятое, а вдобавок еще и поделишься добычей. Чей двузуб, того и добыча.

Старший изумился:

— Это как же? Мы разве не одной общины люди? Ты же говорил… И потом — бездельник он! Срамно смотреть! Разве ж по правде это?

— Что мое — то мое, — повторил Головня. — А что твое — то твое. Таков закон Науки. — Он хлопнул по коленке, подзывая слугу: — Кто там еще? Много?

— Слава великому вождю! — весело крикнул младший, пятясь к выходу и мелко кланяясь. — Завсегда богиню молю, чтоб продлила твои зимы, великий вождь. И дочек к тому же понуждаю. Уж они у меня такие хорошие, такие умные! Заглянул бы к нам, великий вождь! У меня жена болтанку делает — пальчики оближешь. Это тебе каждый подтвердит. Крепкого здоровья и долгих зим, великий вождь!

Он выкатился, нахлобучив истрепанный заячий колпак, а вслед за ним вышел старший, что-то неразборчиво бурча и качая головой.

Дверь снова открылась, и внутрь, отпихнув слугу, ступил Хворост. Морщинистое лицо его, обильно заросшее белым волосом, было напряжено, спрятавшиеся под завесями бровей глаза смотрели тревожно.

— Страшная весть, великий вождь! — воздел он руки, остановившись у порога. — Измена!

Головня так и взвился филином. Гаркнул, вскакивая с лавки:

— Кто?

Хворост дрогнул губами.

— Сполохова мачеха да бабка-ворожея. Порчу на тебя наводили. Заклинали духов.

Небо лопнуло по верхней кромке, просело, излившись чернотой. Низина стала белесой как старая кость, холмы вплавились в сумрак, сдавили ее с двух сторон угольными захватами.

В женском жилище бабка Варениха чародействовала над огнем, призывала добрых духов помочь Зольнице, избавить ее от злых напастей. Сыпала в пламя заговоренную траву и белый конский волос, кричала гагарой и выла по-волчьи. Тягуче пела заклинания, то и дело замолкая, словно прислушивалась: