Боги Бал-Сагота - [169]

Я поспешил натянуть маску и, подобрав полы халата, приготовился спускаться. Я собирался спрыгнуть, пролетев сразу всю высоту, будучи в своем безумстве уверен, что сумею приземлиться невредимым, но едва взобравшись на карниз, обнаружил ведущую вниз стальную лестницу. Судя по всему, Хассим, один из жрецов, намеревался воспользоваться ею. И я принялся спешно спускаться, зная, что в ту же минуту, когда нижний край луны поднимется над городом, кинжал упадет на грудь Гордона.

Запахнув халат так, чтобы скрыть свою белую кожу, я ступил на нижнюю крышу и направился сквозь ряды черных идолопоклонников, которые стали расступаться передо мной, чтобы пропустить. Я пробрался к подножию теокалли и взобрался по лестнице, оказавшись перед смертным алтарем с темными кровавыми пятнами. Гордон лежал там на спине, лицо его выглядело осунувшимся и изможденным, но во взгляде чувствовалась неустрашимость.

Глаза Сантьяго сквозь прорези в маске сверкнули в мою сторону, но подозрения я в них не заметил, пока не потянулся к нему и не выхватил кинжал из его руки. Он так изумился, что не мог сопротивляться, а толпа негров резко умолкла. Но о том, что увидел в моей руке гаитянец, никто из негров не догадывался, а сам он попросту лишился дара речи. Быстрым движением я перерезал путы Гордона и потянул его на себя, поставив на ноги. Затем Сантьяго с криком набросился на меня – и, возопив еще раз и вскинув руки, свалился с вершины теокалли – кинжал вошел в его грудь по самую рукоять.

Тогда идолопоклонники с ревом и визжаньем бросились на нас – поскакали по ступеням теокалли, точно пантеры в лунном свете, сверкая лезвиями ножей и белками глаз.

Я сорвал маску и халат, безумно рассмеявшись в ответ на возглас Гордона. Прежде я надеялся, что маскировка поможет мне вызволить оттуда нас обоих, но теперь не сомневался в том, что мы погибнем.

Мой товарищ оторвал от алтаря крупный кусок металла, что его украшал, и когда нападавшие приблизились, начал отбиваться им. Несколько мгновений мы сдерживали их, но затем негры хлынули на нас волной. Для меня это была настоящая Вальхалла! Меня жалили клинки, о меня ломались дубинки, но я смеялся и разбивал плоть и кости своими стальными кулаками. Я видел, как поднималось и опускалось грубое оружие Гордона – и каждый раз кто-то рядом падал оземь. Трещали черепа и брызгала кровь, а меня охватывала черная ярость. Кошмарные лица вихрем кружились со всех сторон, и я оказался на коленях; затем поднялся – и лица вновь принялись разлетаться от моих ударов. И будто сквозь пелену, мне почудилось, будто я слышу знакомый голос – ужасный голос, властно отдающий приказы. Гордона оттеснили от меня, но по звукам я понял, что смерть ничуть не отступила. Звезды дрожали в кровавом тумане, но меня по-прежнему охватывало адское возбуждение, и я упивался этой черной яростью, пока меня не захлестнуло нечто еще более темное, лишив всяких чувств.

20. Древний ужас

Здесь, в саду, где ничей не разносится голос,

Ни под чьею стопою не мнется трава,

Как богиня, что в храме своем закололась,

Смерть мертва[108].

Алджернон Чарльз Суинбёрн

Я медленно, очень медленно пришел в себя. Меня окутывала мгла, и в ней я увидел Череп…

Я лежал в железной клетке, будто пойманный волк, за крепкими даже для меня прутьями. Клетка, казалось, была вделана в нишу в стене и выходила в просторную комнату. Находилась она под землей, потому что пол был сложен из каменных плит, а стены и потолок – из гигантских блоков того же материала. Вдоль стен висели полки, заставленные странными приборами, очевидно, научного назначения, а еще больше их было на огромном столе посреди комнаты. И за ним сидел Катулос.

Чародей был облачен в ядовито-желтый халат, а его ужасного вида руки и голова выглядели еще более змеиными, чем когда-либо прежде. Он обратил ко мне взгляд своих больших желтых глаз – очажков бледного пламени. Тонкие, как пергамент, губы пошевелились в улыбке – если это можно так назвать.

Я вскочил на ноги и, сыпля проклятия, вцепился в прутья.

– Гордон, черт тебя побери, где Гордон?!

Катулос взял со стола пробирку и, внимательно ее рассмотрев, перелил содержимое в другую.

– Ах, мой друг просыпается, – пробормотал он голосом живого мертвеца, после чего спрятал руки в свои длинные рукава и повернулся ко мне. – Кажется, ты стал моим чудовищем Франкенштейна, – проговорил он отчетливо. – Я сделал из тебя сверхчеловека, чтобы ты исполнял мои желания, но ты отрекся от меня. Ты стал проклятьем моей мощи, хуже Гордона, много хуже. Убил моих полезных слуг и смешал все планы. Только сегодня это закончится. Твой друг Гордон бежал, но его выследят в туннеле и не дадут уйти. Ты, – продолжил он, излучая искренний научный интерес, – самый что ни на есть любопытный образец. Твой мозг, должно быть, устроен не так, как у всех остальных, кто когда-либо жил на свете. Я тщательно его изучу и оставлю у себя в лаборатории. Ума не приложу, как человек, настолько зависимый от эликсира, сумел продержаться без него два дня!

У меня сердце ушло в пятки. Несмотря на всю мудрость Катулоса, юная Зулейха смогла его обмануть: он явно не знал о той фляге живительного средства, что она у него стащила.