Боги Бал-Сагота - [127]

Не стал он и осматривать путы на ногах Харрисона. Детектив вел себя точно так, как монгол и ожидал, и, как обычно бывает в таких случаях, чувства врага притупились. Когда он наклонился, Харрисон увидел через его плечо, что Хода-хан выскользнул из-за двери бесшумно, как пантера.

Поставив булаву на пол головкой вниз, монгол оперся на нее и, схватив одной рукой Харрисона за рубашку на груди, поднял его голову и плечи, чтобы подложить под них колоду. В этот момент руки детектива, будто две жалящие змеи, выпростались из-за спины и сомкнулись у противника на горле.

Тот не вскрикнул: раскосые глаза монгола мгновенно выпучились, а губы раздвинулись в гримасе удушья. С резким рывком он выпрямился, потащив Харрисона за собой. Но хватка детектива не ослабла, и вес крупного американца заставил их обоих вновь приникнуть к полу. Желтые руки отчаянно пытались сорвать с шеи железные пальцы Харрисона, но затем великан, дернувшись в судороге, застыл в короткой агонии, а его глаза налились кровью. Тогда Хода-хан вонзил кинжал между лопаток монгола, так что кончик лезвия выступил сквозь шелк на его груди.

Харрисон подобрал булаву и удовлетворенно крякнул. Это оружие отвечало его нраву куда лучше, чем кинжал, что дал ему афганец. Спрашивать, как им пользоваться, не приходилось: останься он связан и один в комнате, когда вошел палач, его мозг оказался бы размозжен круглой головкой и вывален в полую эбеновую колоду, так удобно подходящую под размеры человеческого черепа. Способы казней Эрлик-хана были самыми разнообразными – от изощренных и размеренных до грубых и резких.

– Дверь открыта, – сказал Харрисон. – Идем!

Ключей на теле монгола не оказалось. Детектив сомневался, что ключ, оставшийся в замке, пригодится еще хоть где-нибудь в этом доме, но все же запер дверь и сунул его в карман, надеясь, что это не позволит быстро обнаружить тело.

Они оказались в тускло освещенном коридоре, который выглядел таким же грубым и неотделанным, как и комната, из которой они только что вышли. На дальнем конце в темноту уходила лестница, и афганец с детективом осторожно спустились по ней. Харрисон шел, придерживаясь за стену, Хода-хан же, казалось, действительно видел во тьме, как кот: он ступал уверенно и не издавая шума.

Тем не менее дверь первым обнаружил Харрисон. Ведя рукой по поверхности стены, он почувствовал, что гладкая штукатурка сменилась деревом – невысокой и узкой панелью, которой едва хватало на то, чтобы протиснуться взрослому человеку. Если закрыть стену гобеленом – как наверняка и собирался сделать Эрлик-хан, когда дом будет достроен, – такая дверь послужила бы тайным ходом.

Шедший следом Хода-хан, заметив, что детектив остановился, напрягся: снизу в этот момент донесся шум. Возможно, кто-то поднимался по лестнице, возможно, нет, но Харрисон поступил, как ему подсказывал инстинкт. Он надавил на дверь, и та бесшумно открылась на своих смазанных маслом петлях. Ногами Стив нащупал узкие ступеньки. Шепнув афганцу, что увидел, он вошел в проем, и Хода-хан двинулся следом. Затем он прикрыл дверь, и друзья очутились в полной темноте, окруженные с обеих сторон изогнутыми стенами.

– Да они тут целый замок строят, – пробормотал Харрисон, задумавшись, насколько толстыми были эти стены.

Они с Хода-ханом стали пробираться во тьме такой плотной, что даже афганцу ничего не было видно. Внезапно оба остановились. Харрисон прикинул, что они были на уровне второго этажа, и из-за стены до них стали доноситься приглушенные голоса. Детектив попытался нащупать еще одну дверь или хотя бы смотровую щель, но ничего такого поблизости не оказалось. Зато прижавшись ухом к стене, он начал разбирать, о чем говорилось за стеной, и когда сзади на него шикнули сквозь сжатые зубы, он понял, что афганец тоже прислушивался к голосам.

Первый голос принадлежал Эрлик-хану – этот низкий и звучный тембр ни с чем нельзя было спутать. От второго – жалобного, бессвязного плача – у Харрисона на лбу выступил пот.

– Нет, – проговорил монгол, – я вернулся не из ада, как тебе кажется из-за варварских предрассудков, а из убежища, о котором ваша безмозглая полиция ничего не знает. От смерти меня спас стальной шлем, который я всегда ношу под капюшоном. Что, теряешься в догадках, как сюда попала?

– Я не понимаю! – ответил голос Джоан Ла Тур. Она была на грани истерики, но, без сомнения, находилась в своем уме. – Я помню, как открыла бутылку вина, а едва отпила, поняла, что туда что-то подмешали. Потом я будто отключилась… помню только черные стены и какие-то уродливые фигуры, прячущиеся во тьме. Я целую вечность бежала по огромным темным коридорам…

– Это были галлюцинации, вызванные соком черного граната, – объяснил Эрлик-хан. Хода-хан стал сыпать себе под нос проклятия, пока Харрисон не ткнул его локтем, призывая к тишине. – Если бы ты выпила его больше, то умерла бы, как бешеная собака. А так у тебя лишь помутился рассудок. Но мне известно противоядие – и я дал тебе препарат, который вернул тебе разум.

– Почему? – промолвила девушка в замешательстве.

– Потому что я не хочу, чтобы ты умерла, как свеча, погашенная в темноте, моя милая белая орхидея. Я хочу, чтобы ты была в себе, когда вкусишь последнюю чашу позора и агонию смерти, медленную и мучительную. Утонченной натуре – такая же и смерть. А рьяному быку – грубая, бычья, какую я выбрал для твоего дружка Харрисона.