Богатырское поле - [18]

— Много, милая, повидал я всякого люда, — сказал горбун. — Ну, коли не жена ты ему, чья будешь?

Совсем оробела Аленка, растерялась под догадливым взглядом горбуна. И зачем им было связываться со скоморохами?! Так бы помаленьку и сами добрели, чай, не бояре.

Словно читая ее мысли, горбун успокоил:

— Не боись. Это я так. А коли посадские, то и посадские. Нам-то что? Верно, Радко?

— Ты Маркела не слушай, — сказал возница. — Пошутить он горазд. А мужик доброй…

Понурая лошаденка вытащила телегу на поляну. За поляной, обогнув березовую рощицу, дорога шла под уклон — там, вдалеке, за широкой клязьминской поймой, показались высокие, обнесенные частоколом крепостные валы большого города.

2

На деревянном мосту через Клязьму работали плотники. Они сидели верхом на перилах и строгали их остро отточенными легкими топорами. Кудрявилась и падала в воду смолистая стружка, течение сносило ее на быстрину, крутило в водоворотах. По мосту тащились возы, осаживая под колесами горбыльчатый настил. Вода хлюпала в щелях, растекалась под ногами пешеходов. Пешеходы ругались и теснились к перилам.

На спуске к реке вкривь и вкось ютились перед дубовыми воротами старые, уже осевшие, и новые, недавно срубленные, еще золотистые от смолы, избы посада. Дворы были обнесены крепкими заборами, за которыми белыми облаками пенились зацветающие вишни. Здесь же, на зеленых полянах перед избами, паслись коровы и козы. У реки бабы стирали белье, выстиранное несли в гору в больших плетеных корзинах, повешенных на коромысла.

В городских воротах, под низкими прохладными сводами, было сыро и полутемно. Разморенный солнцем, стоял на выходе, прислонившись спиной к старому срубу, зоркий воротник в старенькой шапке и кольчуге поверх уже не нового холщового подбронника.

Телега Радка прогромыхала по уложенному поперек въезда бревенчатому настилу и вынырнула по другую сторону ворот — уже в городе.

Хоть и недавно Никитка из Владимира, но и он глядел как человек, впервые попавший в город. Аленка же совсем растерялась. Она привыкла к тишине и безлюдью в своем родном Заборье, а здесь народу было видимо-невидимо. На улице перед кузнечными рядами работали мостники. Из-под низких, окуренных копотью навесов слышался перестук молотков, звон и лязг железа. За кузнецами тянулись ряды оружейников, бронников, ручечников, клобучников, швецов. Товар был у всех на виду — тулы для стрел, луки, кольчуги, шлемы, кожаные щиты и пестротканые одежды, украшения и обувь. Длинный и тощий монах торговал носками грубой вязки; здесь же отмеряли пшеницу и пшено. В толпе мелькали юркие фигуры мытников, наблюдавших за торговлей.

В горшечном ряду поймали вора. Два дюжих дядьки волокли его к доводчику. За ними, голося, бежала растрепанная баба.

Вдалеке послышались удары колотушки по медному щиту. Это шли биричи. За уличным шумом Аленка не расслышала, о чем они оповещали, но ей почему-то стало страшно, и она прижалась к плечу притихшего Карпуши.

Зато Радко чувствовал себя в этой суматохе как щука в реке. Привстав в телеге, он громко покрикивал на лошадь и, размахивая кнутом, смело погонял ее через плотное людское море.

— Куда прешь? — вдруг набросились на него мостники. — Аль очеса застило?

Один из мужиков, распалясь и крепко ругаясь, схватил лошаденку под уздцы.

— Сворачивай к Медным!..

— Но-но, покрикивай! — огрызнулся Радко.

Лошадь попятилась, и телега уперлась в лозняковый тын. Тын накренился, покачнулся; медведь, привязанный к задку, замотал головой, зарычал. Из избы выскочил хозяин-гончар. Руки его по локти были в маслянистой желтой глине.

— Тын-то не опрокиньте! — кричал он.

Пришлось слезать с телеги и разворачивать ее руками. Никитка придерживал лошадь, чтобы не дергала, Карпуша приманивал испугавшегося медведя.

Собравшиеся вокруг люди спрашивали:

— Никак, скоморохи?

— Скоморохи! — гордо отвечал Радко.

— Князей забавлять приехали?

— Бояр тешить?

— И девка ваша?!

— Ужо попотешу бояр, — благодушно заверял мужиков Радко. — Приходите заутра на торг.

— Придем.

Дальше ехали боковыми, более тихими улицами и переулками. Дорога здесь не была выстлана бревнами, как у Золотых ворот, и трясло поменьше. Зато колеса почти по ступицу проваливались в грязь.

Недолго покружив, остановились у невысокой избы, наполовину вросшей в землю. Из избы доносился гул множества голосов.

Никитка хорошо знал это место. Камнесечцы часто наведывались сюда после тяжелого трудового дня.

— Посидите, скоро вернемся, — сказал Радко, и они с Никиткой вошли в избу.

Там над узенькими оконцами плавал тяжелый медовый дух. На лавках вдоль длинных скобленых столов, заставленных ендовами, мисками с капустой и пареной репой, со щами и кашей, сидели друг подле друга мужики — бородатые, раскрасневшиеся, хмельные. Два оборванца валялись у самого порога. На одного из них чуть не наступил Никитка. Оборванец мыкнул и откатился под стол.

Радко прошел через всю избу, раздвигая тяжелые лавки, к печи, возле которой высился у большой дубовой бочки широкоплечий детина. Детина доставал черпаком из бочки мед и разливал его по ендовам.

— А, Радко приехал, — приветствовал он скомороха. — Издалека нынче?