Богатыри не мы. Новеллы - [2]

Началась эта история с того, что мне вдруг сообщили – мой сборник «Балканский венец» выдвинут на премию «Странник», и надобно ехать в Петербург, дабы предстать пред очи грозного жюри, которое еще не факт, что даст что-нибудь, кроме мотивирующего пинка. Тут же началась суета, связанная с получением краткого отпуска за свой счет и скоропостижным отъездом в Питер. А потом был ливень, очень по-питерски заливший меня с ног до головы, нахальные питерские таксисты и ведущий церемонии награждения «Странника», отпускавший шутки в адрес номинантов. Но как оказалось впоследствии, это была завеса из тюля второстепенных событий, призванных заслонить собой главное.

И вот оно, объявление победителей. Поскольку «Балканского венца» среди них ожидаемо не оказалось, пришло время потихоньку покинуть высокое собрание, как вдруг… С этого «вдруг», которое, как оказалось впоследствии, никакое не «вдруг», и началось мое знакомство с Михаилом Глебовичем. Не как с писателем-фантастом. Не как с членом жюри литературного конкурса. А как с человеком, имеющим позицию и умеющим ее отстаивать.

Итак, вдруг (!) было объявлено две новости. Во-первых, было сообщено, что гран-при присуждаться не будет, ибо… А, во-вторых, что будет вручен некий специальный приз жюри, каковой достается внезапно… вашему покорному слуге. Как оказалось впоследствии, именно гражданин Задунайский стал первым лауреатом личной писательской премии Михаила Успенского. Тут же опять началась суета, награждения, бокалы с шампанским, выход к микрофону, прогулки по ночному Петербургу… Все это, опять-таки, призвано было заслонить собой главное событие, которое, к сожалению, было осмыслено уже после описываемых событий. У гражданина Задунайского не было никакого представления о разгоревшейся тогда ожесточенной борьбе среди членов жюри, эдакой «битве титанов под ковром», причиной которой стал именно «Балканский венец». Причем это были, судя по всему, не просто разногласия по поводу того, кого считать лучшим, обычные для любого литературного и не очень конкурса. Шла борьба концептов, борьба идей.

Дождливый октябрь 2013-го… С высоты прожитого понимаешь, что это был момент своеобразного перелома. Это было как раз время сесть и подумать, что и как, потому что потом события покатятся «с горы» и размышлять уже некогда будет. Судя по всему, именно это и сделал тогда Михаил Глебович. И неприсуждение гран-при прославленным мэтрам жанра, стопроцентным кандидатам на победу, и вручение специального приза никому не известному начинающему писателю… Подозреваю, что мало кто тогда вообще мог объяснить, что и зачем сделал Михаил Глебович, менее всех – поименованный выше начинающий писатель с балканским псевдонимом.

Разумеется, подойти и поблагодарить в такой ситуации – это и святая обязанность, и горячее желание любого призера, что и было проделано. Призер тешил себя надеждой лично пообщаться с мэтром, благодаря которому случились все эти невероятные события. Но опять нахлынувшая толпа народа, поздравления, изысканный фуршет, опять эта вечная суета сует… Больше всего сожалею о том, что поговорить «по душам» с Михаилом Глебовичем мне тогда толком так и не удалось. Была мысль, что впереди еще много времени, успеем. Не успели. Никогда не откладывайте общение с человеком на потом! Михаила Глебовича Успенского не стало в декабре 2014 года. Светлая память Ему. А нам… Нам остается попытаться понять, что же он хотел сказать всем нам тогда, в октябре 13-го…

А у меня на память о тех событиях остался приз, бронзовая миниатюра – копия памятника Пушкину в Лицейском саду. Это я пишу, предваряя вопросы о том, а причем тут, собственно, наше все. Так и стоит у меня на полке Александр Сергеевич, напоминая о случившемся, – как совсем недавнем, так и почти двухсотлетней давности. Тогда, как всем известно, 14-летний Саша Пушкин продекламировал перед тогдашним мэтром словесности Гаврилой Державиным свое стихотворение, чем вызвал горячее одобрение последнего. По воспоминаниям современников, Державин воскликнул: «Я не умер. Вот, кто заменит Державина». История эта произвела тогда на Пушкина неизгладимое впечатление, следствием чего стало его знаменитое: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил» – в восьмой главе «Евгения Онегина».

Никоим образом не покушаясь на аналогии, все-таки не могу не процитировать Екклесиаст: «Что было, то и будет, и что творилось, то творится, и нет ничего нового под солнцем». А если учесть, что тот же Гаврила Державин, кроме того, что был поэтом, находился еще и на государственной службе Российской империи, побывал сенатором, губернатором, действительным тайным советником, то картина становится еще более законченной. И, кстати, о картинах. Великий русский художник Илья Репин, живописавший ту самую сцену выступления юного Саши Пушкина перед мэтром русской словесности, сотворил также масштабное полотно под названием «Юбилейное заседание Государственного совета». Но это уже совсем другая история.

Все больше убеждаюсь в том, что тогда, в дождливом октябре, произошла та самая случайность, которую подумало о нас мироздание, связав воедино несоединимое в виде современной российской фантастики, балканского фольклора и русской классической поэзии. Но даже в случайности ясно просматриваются мысль и воля талантливого писателя и просто замечательного человека, Михаила Глебовича Успенского. А это значит, что планка установлена и опускать ее нельзя ни в коем случае, ибо…