Богатые — такие разные. Том 1 - [119]

— Итак, господин О'Рейли, — спросила я, втыкая вилку в спагетти, — откройте свой ящик Пандоры. Почему вы так озабочены тем, чтобы помочь мне в моих отношениях с Полом?

— Потому что думаю, что вы единственная женщина, которая может убедить его оставить свою жену.

— Но вам-то что до этого?

— Я хочу получить его жену.

Петля спагетти соскользнула с моей вилки и шлепнулась на тарелку.

— Боже мой! — удивилась я. — А он об этом знает?

— Конечно знает. Поэтому-то я и изгнан из его дома с повышением.

— Но почему же, черт побери, он держит вас у себя на службе?

— Я ему необходим, — спокойно ответил О'Рейли.

— Но, господин О'Рейли…

— Зовите меня лучше просто Теренс, поскольку мы теперь партнеры-заговорщики.

— Теренс, а что думает о вас она?

— Она не имела бы против меня ничего, если бы рядом с нею не было его.

— Вы хотите сказать, что она влюблена в него до безумия?

— Он получает ее когда и где захочет.

— Где же? — нервно спросила я, но О'Рейли лишь рассмеялся.

— Нет, он больше не хочет ее. Совсем не хочет.

— Почему вы в этом так уверены?

— Потому что мой преемник в доме Ван Зэйла, Барт Мейерс, сообщает мне обо всем, что мне нужно знать.

Я почувствовала, словно с моего сердца кто-то снял громадную тяжесть, и, охваченная ощущением настоящего облегчения, я допила остаток виски с содовой. Теренс быстро подлил мне еще.

— Расслабьтесь, Дайана, — непринужденно проговорил он. — Вы в выигрышном положении. Он созрел для того, чтобы поскорее возвратиться в Европу, и, если вы достаточно мудро напомните ему о Мэллингхэме, он покинет Нью-Йорк еще до конца лета. Он упоминал в разговоре с вами о том, что болел?

— Да, он говорил, что у него было нервное истощение.

— Вот именно. Так это и было. И теперь вы можете услышать всякого рода толки о его болезни, но не обращайте на них внимания. Реальной истиной является то, что он не может работать так много, как привык, и именно поэтому, я думаю, он, возможно, решит отойти от дел.

— Да, конечно. Разумеется. О, небо, какая чудесная новость… это больше того, на что я смела надеяться!

— Я думаю, что вы будете довольны. Но, что бы вы ни делали, не упоминайте при нем о его болезни. Он не терпит напоминаний о своем нервном срыве. Его это очень сильно ранит.

— О, я понимаю! Бедный Пол!.. Расскажите мне о Сильвии.

— Уж не хотите ли вы услышать от меня о том, что она самая замечательная женщина в мире? — с иронией проговорил он. — Если бы я мог описать Сильвию беспристрастно, я не предлагал бы вам встретиться и стать друзьями.

Поскольку я почти ничего не знала об этом своем новом друге, я была вынуждена задать ему несколько вопросов о нем самом, и в течение нескольких минут он рассказал мне о своей прекрасной, растоптанной матери, отвратительном тиране-отце и о полдюжине не менее отвратительных родственников. Я услышала о бостонских ирландцах и о том, как он проводил каждое лето в Миннесоте, на ферме, с шведскими кузенами, где каждый «цеплялся за свое этническое наследие» и никто не понимал «реальной жизни». О том, как он в шестнадцать лет убежал из дома и, обнаружив, что «реальная жизнь» невыносимо ужасна, почувствовал большое облегчение, поступив в семинарию, где учился на священника.

— В этом не было никакой реальной жизни, — добавил он, — но потом я встретил господина Ван Зэйла и узнал, какая жизнь является для меня реальной.

— Но какая же это реальная жизнь быть лакеем Пола?

— Я мог начать как лакей, но уверен, что не кончил бы им. Когда я в конце концов женюсь на Сильвии и уйду от Ван Зэйла, думаю, мне удастся найти место начальника полиции у какого-нибудь диктатора. Видит Бог, необходимого для этого опыта у меня достаточно.

— А если серьезно?

— Если серьезно, то я хотел бы заняться фермерством. Иметь несколько тысяч акров в Техасе намного лучше, чем стать боссом в каком-нибудь небольшом деле в Европе.

— Я думаю, вы просто спятили, — откровенно заявила я, — но полагаю, вы по-своему амбициозны не больше, чем я, — и я принялась рассказывать ему о своем деле.

К тому времени, когда мы вышли из ресторана, он позабыл о своем обещании отвезти меня в самый блестящий ночной клуб Нью-Йорк, и предложил мне чего-нибудь выпить у него дома.

— Очень мило с вашей стороны, — сказала я, вспоминая лондонский Лотариус и задержав на нем долгий, тяжелый взгляд. — Не думайте, что я не сочувствую вам в вашем положении, — вы были просто не в своем уме, если потратили все эти годы, тоскуя по Сильвии в холостяцком отчаянии. Так, как называется этот ночной клуб, о котором вы говорили?

— «Барни». — Он вздохнул, огляделся в поисках такси, а потом взял меня под руку. — Пошли пешком. Здесь близко.

Мы шли на север к западной Третьей-стрит, и он рассказывал мне о «Барни». «Он похож на пересаженную частицу жилого квартала города, вовсе не эксцентричную, но яркую, ухоженную, и отмеченную творческим воображением. Я спрашивала о развлечениях, которых там можно было ожидать. Теренс сказал: «Барни» предлагает решительно все, что угодно сердцу, судя по его словам, это было что-то среднее между «Савой Грилл» и западным пирсом в Брайтоне.

Однако я так и не увидела того, что было внутри «Барни», потому что едва мы подошли к его подъезду, как оттуда пошатываясь вывалилось с полдюжины людей в полном вечернем облачении, на разных стадиях опьянения, и почти смели нас в сточную канаву. К счастью, прежде чем я успела отреагировать, Теренс буквально отбросил меня с их пути, и я все еще кипела от злости после такого скотского поведения, как один из этих людей проорал: