Богатство кассира Спеванкевича - [2]

Его захлестнул экстаз. Он ощущал, как гаснет память, уходит то, что было вчера, полчаса назад. Гигантским прыжком вознесся он в пространство и с сумасшедшей скоростью мчится над своим прошлым — над бедами, над нищетой. Душа вырвалась из тела и парит на воле, на крыльях радости. Провидение, неумолимая сила судьбы, несет его над препятствиями, опасностями, над страхом, который подстерегает его повсюду. Свершилось… Чудо подхватило его.

Но глаза пришлось все-таки открыть. Женщина с корзиной дергалась как одержимая и орала на старика еврея. Жестяная коробка, которую тот прижимал к груди, упиралась взбешенной женщине в подбородок. Коробка подпрыгивала, потому что под ней трепыхался мальчонка: нижней половиной своего тела он старался протиснуться у Спеванкевича между ног, словно искал там прохода. Пропахшая сивухой личность навалилась всей тяжестью ему на спину…

Спеванкевич глянул в окно и содрогнулся — поезд проезжал Товаровую улицу. Еще только Товаровую?!

А сколько пережил он за эти несколько минут… Куда унесся…

В одно мгновение он вернулся из просторов вселенной назад, застрял в вечерней давке пригородного поезда. Неведомая сила безжалостно и грубо втиснула Спеванкевича в его собственную оболочку. Он почувствовал, как тело немеет, волосы шевелятся на голове, — выходит, ничего еще не было, даже не начиналось! Ничего?!..

Это было непостижимо. В растерянности он попытался дать оценку невероятному своему положению. С трудом ворочая шеей, осмотрелся. Встретил устремленный на себя взгляд жилистого тощего субъекта в соломенной шляпе — ощутил страх. Этот безвестный страдалец был приперт к стене дамой в красной, похожей на церковный купол шляпе с колосьями, которые тыкались без конца ему в потное лицо, он пытался от них уклониться и беспрестанно мотал своей горбоносой лошадиной головой, морщил нос, встряхивался, но не мог ни закрыться, ни почесаться, потому что обе его руки были зажаты. Спеванкевич наблюдал за этим человеком с возрастающей тревогой: не переставая двигать головой, незнакомец в то же время, казалось, ни на секунду не спускал с него глаз.

«Чего ему от меня надо? Кто он такой?»

Может, самый обыкновенный неврастеник, а может, пялится из глубины вагона на хорошенькую девчонку…

Стоит ли принимать сразу на свой счет? А что, если шайка послала за ним сыщика? Что, если рассыльный Крохмальский, главный в банке доносчик, заподозрил что-то…

Спеванкевича прошиб пот. Он опустил глаза и долго не решался взглянуть на незнакомца. Стал мысленно твердить: «Будь мужчиной. Не давай волю воображению. Старайся ни о чем не думать, дремли, позевывай, улыбайся собственным мыслям. Главное, чтоб как-то прошел этот первый час — до Скерневиц. Боже, какая давка… Но в давке не так опасно… Человек растворяется r толпе, пропадает. На вокзале никого из знакомых не было — это он уже выяснил… А в Скерневицах — максимум осторожности… Здесь могут ехать и Вильчинский, и Спых, оба живут как раз в Скерневицах… Даже наверняка они здесь, в этом поезде… Возвращаются из банка, как обычно..»

Он внушал себе это для успокоения. Повторил раз, другой, третий, поднял голову: незнакомец тотчас перехватил его взгляд. В больных глазках с подрагивающими веками было что-то издевательское. Опять Спеванкевич затрясся от страха, опять стал вспоминать, докапываться…

«Нет, нет, чепуха… Самый бестолковый сыщик не станет так глупо… Железнодорожный вор тоже, даже если каким-то чудом пронюхает… Кроме того, кроме… Ах, как кружится голова…»

Под этим упорным, диким взглядом пробудились все его тщательно скрываемые от мира терзания. Вставала, запечатленная день за днем, история последних лет: безудержные взлёты и чудовищные падения. Все его страсти, такие давние и уже как бы застывшие под непроницаемой скорлупой тайны, ожили вновь в этих глазах, это было ошеломляющее своей неожиданностью разоблачение: незнакомец знал все.

Невероятно, но именно так. Не время доискиваться, каким образом этот страшный человек догадался о том, чего не знал в целом свете никто. Надо спасаться — любой ценой, ни секунды не медля!

Эти глаза так и тянули из него правду, так и побуждали к признанию. Спеванкевич не в силах был от них оторваться, он оцепенел от ужаса. Вдруг незнакомец улыбнулся и подмигнул ему заговорщически, почти дружески… Что бы это значило?

Женщина, державшая на весу корзину, которую некуда было поставить, изрыгала в лицо старику еврею гнусные антисемитские ругательства, перемежая их божбой и астматическим сопением. Еврей безмолвствовал, обхватив руками коробку, закрыв глаза с трагически приподнятыми бровями. Перед незнакомцем вынырнул внезапно мальчонка, отгородив его от дамы с колосьями. Из купе показался и стал пробиваться сквозь толпу дородный, в грязном мундире железнодорожник. Он натужно охнул, как перед тяжелой работой, и втиснулся в человеческую массу, сбившуюся в тесном проходе: вклинился между женщиной и стариком евреем, сплющил корзину, пролез между дамой с колосьями и незнакомцем, повернув того лицом в другую сторону, и двинулся вперед, глухой к воплям, визгу, несущимся вслед проклятиям. Освободившись от страшного взгляда, Спеванкевич немедленно пришел в себя.