Богатая натура - [2]

Директор, крупный и внушительный мужчина с седеющими висками, подымается ей навстречу.

– Очень рад, что пришли, Марья Николаевна. Мне Трошин уже говорил. Садитесь, прошу.

Она садится на краешек глубокого кресла.

– Вы, Иван Спиридоныч, небось и без Трошина знаете. В субботу Сысоев выпивши у станка стоял, браку наделал. Нынче вовсе на работу не вышел.

– Знаю, знаю, – вдумчиво произносит директор и без нужды переставляет предметы на письменном столе.

– Знаете, а почему мер не принимаете? – уже осмелев и поглубже усаживаясь в кресле, спрашивает Марья Николаевна. – Небось Мошкина живо-два с завода выгнали, а с Сысоевым церемонитесь?

– Уволить с завода, Марья Николаевна, – это проще простого, – говорит директор, глядя ей через голову на глобус, что стоит в стеклянном шкафу. – Мошкин – одно дело, а ваш муж – дело Совсем другого порядка.

– Это какого же порядка? Тот же самый прогульщик и пьяница.

– Нет, не тот же. Ваш муж – передовик производства. О нем не только у нас на заводе, а и в министерстве самого высокого мнения. Даже заместитель министра высказался в том смысле, что Михаил Сысоев – богатая натура.

При этом директор подымает палец вверх. Марья Николаевна сердито смотрит на его палец и говорит:

– Ага. Поглядел бы заместитель министра, как эта богатая натура в субботу вечером у калитки в луже валялась! Они эту натуру прилизанную на фотографиях да на совещаниях видят, а когда она свинья свиньей, это мне одной любоваться?

Директор морщится, но говорит деликатно:

– Вы уж очень резко, Марья Николаевна.

– Резко? Не, так еще резать надо. Нынче выговор, завтра выговор, а послезавтра – по шапке. Вот как!

– Ну, у нас несколько иные меры воздействия, – внушительно произносит директор. – Кроме того, и в министерстве…

– Ясно, понятно! – прерывает его Марья Николаевна. – Если вы его выгоните, вас в министерстве тоже по головке не погладят, скажут: не сумели человека воспитать! Вас же и взгреют.

Она совсем иначе собиралась говорить с директором, но теперь уж так пришлось – высказывает ему все, что думает. Директор шевелит бровями и собирается что-то ответить, но она продолжает:

– Вы меня извините, Иван Спиридоныч, но вы, мужчины, друг за дружку горой! Я не про то, что вы лично выпиваете. Конечно, вы тоже немножко выпиваете, но это на работе не отражается, никто про вас не скажет (директор крякает и вытирает шею платком). Правда, говорят люди, что вы на рыбалке, выпивши, в пруд свалились и едва не утопли, но это опять-таки в воскресенье.

– Стало быть, в воскресенье и утонуть можно? – пробует пошутить директор.

– Это ваше дело. А у нас с вами про Сысоева разговор. Мало того, что я мужем своим гордилась, а теперь мне перед людьми совестно, так ведь у нас еще и сын растет. Â Мишка приползает домой, как зюзя, и… – У нее прерывается голос: директор предупредительно наливает воды в стакан и пододвигает ей. Марья Николаевна громко глотает и продолжает: – И ни одного чистого слова не скажет, все с приправой. Малому четвертый год, так уж и он начал за отцом всякие слова выговаривать. Я его сгоряча ремнем отлупила. Сама луплю, а сама плачу.

– Детей бить не следует, – говорит директор.

– Да уж конечно, лучше вашего брата! – не выдерживает Марья Николаевна. – Один выпивает, другой ему потакает.

– А вы не пробовали уговорить Михаила, чтоб он сходил к врачу? – осторожно переводит разговор директор.

– Пробовала.

– Ну и что же?

– Да что! У врача у самого нос как морковинка… Нет, это я зря говорю, со зла, – машет она рукой. – У него насморк был, платком нос надрал, а старик он хороший, справедливый. Сказал: никакая это не болезнь, а типичная распущенность.

– Не совсем так, конечно, – постукивая карандашом по столу, задумчиво произносит директор. – У некоторых это, так сказать, в крови, впитано с молоком матери.

Марья Николаевна вскидывает брови.

– Нет уж, вы, Иван Спиридоныч, материнское молоко не порочьте. Первый раз слышу, чтоб грудной младенец вместе с молоком водку впитывал.

– Я не в этом смысле, – устало говорит директор и перелистывает настольный календарь, давая понять, что разговор слишком затянулся. – Марья Николаевна, я со своей стороны вам обещаю: побеседую с Михаилом, сделаю ему строгое предупреждение. Трошин тоже побеседует.

Марья Николаевна встает с кресла. По лицу видно, что разговор никак не удовлетворил ее.

– Ну что ж, побеседуйте. А только если он после вашей беседы запьет с тоски, тогда уж я до министра дойду. – И вдруг, сорвавшись со спокойного тона, вскрикивает: – Брошу я его! Сережку заберу и уйду! Работала на консервном – дура, ушла, – и опять работать стану. А он без меня совсем пропадет. Вот тогда и будете с министерством беседовать, языком бо… бо… бобы разводить!

Директор не выносит женских слез, а к тому же Марья Николаевна очень образно выразилась насчет бобов и он себе отчетливо представил всю картину. Он подходит к ней, берет за руки:

– Марья Николаевна! Никогда я не поверю, что вы уйдете, бросите любимого человека.

– Брошу!

– Не бросите. И вот вам мой совет, проверенный на опыте… не на моем, конечно, но вообще я знаю: надо человека к дому привадить. Чем ему по кабакам шляться, создайте ему дома обстановку…