Богатая белая стерва - [24]

Ангажемент прошел неплохо. Они приехали рано, до более звучных групп. Аудиторию еще не успели оглушить децибелами, и некоторые люди даже, кажется, восприняли, фрагментами, то, что группа исполнила. Программа состояла из эклектической смеси популярных песенок разных эпох. Джульен и Юджин раздали визитные карточки аудитории после исполнения.

Удивительно, но вскоре после этого группу пригласили играть на свадьбе, а затем на дне рождения. Им заплатили — ничего особенного, не великая сумма, но появилась надежда, слабый свет впереди, сладкое предвкушение славных деяний — они прошли первый тест.

Обратимся к дневнику Юджина, или же, точнее, к той записи, которая имеет отношение к его изначальному участию в зловещем деле убийства, о котором нельзя было сообщить в газетах.

II.

ИЗ ДНЕВНИКА ЮДЖИНА ВИЛЬЕ:

Джульен, наш классный белый паренек, родился в Калифорнии лет двадцать пять назад, в рядовой англосаксонской семье. Соображает он не скоро (что, спешу добавить, не влияет на его гитарные дела — играет он… ну, в общем, сойдет) и ужасно любит приключения, и попадает время от времени в переделки. Кроме этого, он ужасный невежда. Дикий. Ничего не знает об истории, географии, математике — даже о музыке, кстати сказать. Но он все равно классный, и он всегда находит, что сказать — в своей заторможенной, солнцем перегретой калифорнийской манере, когда все остальные вдруг замолчали — душа компании. Его сила — в стихах. Там он эксперт. Знает всю классику наизусть, и его слова к песням — стоят того, чтобы не обращать внимание на его музыкальную неподготовленность. О, да, баллады у него что надо — шекспировский размах, и я нисколько не преувеличиваю.

Ладно. В общем — нас попросили выступить… Нет, конечно, это мы сами просили и умоляли и ползали, вернее я и Джульен, целые месяцы, чтобы нам позволили выступить в частном клубе на Верхнем Вест Сайде. Нам было сказано, чтобы мы играли только джаз, так что Джульен принес с собой саксофон, дабы притворяться лидером группы и сольным исполнителем. Разоделись мы, стало быть — даже Фукс, он взял напрокат таксидо — на славу. И было у нас двадцать минут до начала вечеринки. Настроились. Клавиатуру свою я оставил дома — джаз так джаз, на подиуме стоял вполне приличный кабинетный рояль.

Я пробежал по клавишам, и — батюшки… Вот не дадут же музыканту поскучать. Я выругался про себя. Соль в третьей октаве требовала настройки. Вгалопировал менеджер, и я обратил его внимание на незадачу. Он удивился и говорит — А ты не можешь эту ноту просто обходить?

Когда я в ударе, я половину клавиатуры могу обходить, но в данный момент я был не в настроении. Был понедельник, я не выспался толком. Я поднял крышку и заглянул внутрь. Там было больше пыли, чем в Дрездене после бомбежки. Я не из тех, кто считает, что на инструмент нельзя дышать. У меня с инструментами обращение свойское, как бы изящно они не были сконструированы. Но, видите ли, профессиональное пренебрежение и пренебрежение негодяйское — вещи разные. Я попросил пылесос.

Менеджер посмотрел на меня так, будто я на его дочери жениться собираюсь. Я говорю рассудительно — Ну вот что, начальник. Либо ты несешь мне пылесос, либо я отменяю номер.

Джульен, сидя на стуле рядом, ткнул меня в ребра. Я говорю — А я [непеч. ] на деньги! Терпеть не могу пыль, она меня из себя выводит.

Менеджер решил, что будет проще, если он поступит в соответствии с моими пожеланиями. Он исчез и вскоре вернулся с портативным пылесосом. А тем временем посетители начали заходить в клуб один за другим. Я снял свой лондонский пиджак, закатал рукава рубашки, и пропылесосил фортепиано. Паркер наградил меня за мои усилия барабанной дробью. Мы были готовы. Фукс сыграл ми на своем монструозном басе, Паркер брякнул палочкой в тарелку, Джульен произвел на своем гибсоне несколько бравурных аккордов, а я сел на скамью перед клавиатурой.

Талиа Би состоит из нескольких капризно освещенных комнат. Музыкальная комната находится в логическом центре заведения. В ней достаточно просторно, чтобы можно было танцевать бальные танцы. В комнате были люди, и были невинные разговоры, смешки — все потягивали дринки. Все это следовало сопровождать не очень громкой, вежливой музыкой. Посетителю следует давать возможность говорить, не напрягая связки. Это не значит, что его должны слушать или слышать… впрочем, не важно.

Мы начали с не очень известного опуса, который в свое время исполнял Дюк Эллингтон. Понемногу я начал привыкать к отсутствию ноты в третьей октаве. Помню, что у Паганини был случай, когда он сыграл на одной оставшейся на скрипке струне, и никто ничего не заметил. Историю эту не следует принимать всерьез, как вы уж поняли. Думаю что не заметили не потому, что он так умело играл (играл он умело, конечно, но к делу это не относится), но, в основном, потому, что он умел использовать невежество аудитории. Аудитория решила — эй, что-то странно все это звучит, но ведь это Паганини там, на сцене, играет — а он знает, что делает, значит — так надо.

Так или иначе, но пропускать только одну клавишу — легче, чем три струны из четырех. Паркер увлекся своим стуком. Я на него мрачно глянул. Он чуть притих. Паркер никогда бы не смог играть на настоящем инструменте — пальцы у него гнутся плохо.