Богатая белая стерва - [16]

Пошло и дешево сделана была видеозапись, но тот, кто ее сделал иногда (реже, чем мне хотелось) обращал внимание камеры на собственно технику исполнения. Таким образом, несмотря на серию неуместных крупных планов и претенциозных углов, мне показалось, что я что-то там для себя ухватил. Я спросил бледную прыщавую девушку за кассой что именно там играют, и она посмотрела на меня будто я только что прибыл с Малой Медведицы и рассчитывал вселиться к ней в квартиру, а потом сказала, что не уверена. Она позвала кого-то по имени Зак, и этот Зак, с кольцами в носу и бровях и японскими татуированными символами по всему лицу и шее, притащился вперевалочку и некоторое время потратил на осознавание ситуации. В конце концов он остановил запись, вынул ленту, и стал изучать наклейку. Он нашел обложку и изучил ее тоже. Он сказал мне, что играет ужасно знаменитый русский пацан. Он чрезвычайно удивился, когда понял, что я интересуюсь именно композитором и названием опуса, а не пацаном и не русскими. Он назвал три разных имени, глупо и пошло сострил, сообщил мне, что запись можно купить в связи с распродажей за восемьдесят процентов от изначальной цены, и в конце концов отошел к звонящему телефону.

Придя домой, я попросил у своего брата двадцать долларов в долг, обещая, что буду экономить на ланчевых деньгах и расплачусь при первой возможности. Он сказал, с процентами. Я спросил, с какими. Он сказал, сорок долларов через два месяца. Дамы и господа, пожалуйста поймите — выбора у меня не было. Я принял его условия. Альтернативные методы добывания искомой суммы казались, да и были наверное, слишком рискованными для человека, берегущего себя для будущих великих свершений.

В тот вечер я терпеливо ждал, пока вся семья не уйдет спать. Мама очень меня обязала, уйдя в спальню рано, но папа уснул на диване перед телевизором, как он часто делал, так что мне пришлось пошуметь в гостиной. Он проснулся, наорал меня за шум, встал, и удалился в спальню, еще раз выйдя, чтобы забрать очки, и потом еще раз, чтобы пописать. Я подождал еще минут сорок. Было два часа пополуночи. Я выволок мою клавиатуру в гостиную, загнал пленку в плейер, и начал смотреть и слушать. К шести утра я обнаружил, что могу сыграть весь шубертовский опус — за исключением басовых нот, которых не было в моей клавиатуре.

VI.

…На аэропортовом автобусе он доехал до метро, а на метро до Манхаттана. У него не было ни связей, ни планов, ни денег, помимо семидесяти долларов, которые он заработал за смену, предварительно дав хозяину девяносто. Нужно было выпить, и нужна была приятная атмосфера. Комбинация этих двух факторов привела его в небольшой пиано-бар с задернутыми занавесями на окнах, на юго-западной кромке Челси.

Было десять часов вечера. Посетителей было мало. Пианист, подвизавшийся обычно в этом баре, уяснив, что много на чай ему сегодня не дадут, ушел домой — там у него, видимо, были более интересные дела.

Юджин попросил виски, пригубил, поставил стакан на стойку и стал сворачивать и разворачивать сделанную из повторного использования бумаги салфетку, почесывая время от времени бровь и пытаясь собраться с мыслями. Приняв решение, он перегнулся через стойку и помахал бармену рукой.

— Слушай, — сказал он вежливо. — Не возражаешь, если я поиграю немного? На пианино?

Бармен взглянул на него будто в первый раз.

— А ты умеешь?

— Ага.

— Хмм. А ты какую музыку играешь?

— Любую.

Бармен ухмыльнулся скептически.

— Так-таки любую?

— Да.

— Ладно, — сказал бармен, прищурившись и разглядывая Юджина. Он хмыкнул. — Любую, а? О фортепианном концерте Шуманна, к примеру, слышал?

— Вроде да.

— Вроде? Хмм, — бармен пожал плечами, закатил глаза и отошел лениво, не видя смысла в дальнейшем разговоре.

Пока он обслуживал жирную с хриплым голосом лесбиянку в хаки, которая желала мартини, смешанный в точности с ее представлениями об этом напитке и никак иначе, Юджин соскочил со стула, запрыгнул на возвышение, на котором стояло пианино, и поднял крышку.

Не Стайнуэй, конечно. И, как все незнакомые инструменты, по началу этот инструмент решил оказать сопротивление новому хозяину. Первые пять тактов, хотя и заставили бармена оглянуться и строго посмотреть в сторону играющего, звучали совершенно механически. Юджин сжал зубы. Нельзя было терять времени — его целью было произвести впечатление, пока хозяин следит. Он собрался. Ля в третьей октаве нуждалось в настройке. Юджин сходу поменял тональность. Минуты две спустя он почувствовал, что все в порядке — инструмент начал подчиняться. Музыка полилась свободно, расплываясь по помещению, вибрируя, изменяя структуру пространства. Толстая лесбиянка все еще не была удовлетворена консистенцией своего мартини. Два других клиента — мужчина и женщина, за пятьдесят — не обращали внимания на музыку, им было все равно. Но бармен был поражен.

Юджин игнорирует этот эпизод и этого человека в своем дневнике. Чтобы не сойти с ума в равнодушном окружении, художник время от времени прибегает к неблагодарности как к способу существования. Так надо. Иногда просто выбора нет.

Бармен этот был мелочным, мстительным, скуповатым, плохо образованным, чудовищно закомплексованным и часто трусливым человеком, но была у него в жизни одна страсть — музыка. Он нанял Юджина, чтобы тот играл три вечера каждую неделю, и две недели спустя нашел ему вторую работу в другом пиано-баре (гораздо приличнее, чем его собственный, на Верхнем Ист Сайде). Он понимал, что профессионализм Юджина находится пока что в зачаточном состоянии. Он давал Юджину советы, которые тот намеренно игнорировал. В вечера, когда клиентов было мало, он сам добавлял несколько купюр в чашу на верхней крышке пианино, когда Юджин уходил на перерыв. Он нашел Юджину неплохую квартиру, лучше той, что была раньше, и не его вина, что, когда доход Юджина вдруг упал, а плата за квартиру поднялась, начинающий амбициозный пианист вынужден был взять себе руммейта.