Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи - [6]

Что касается банкиров, то альтернативой средневековому финансисту и филантропу Медичи мог бы послужить немец Якоб Фуггер, живший в шестнадцатом веке и организовавший первый в мире проект социального жилья. Или я мог бы выбрать Томаса Гая, богатого владельца верфей и торговца углем, который даже по стандартам семнадцатого века сурово обходился со своими работниками, но большую часть своего состояния завещал потратить на заботу о бедных и больных, в том числе на строительство больницы, которая до сих пор носит его имя. Еще одной альтернативой был Альфред Нобель, шведский химик, который, сделав состояние благодаря изобретению динамита, пожертвовал его для учреждения одноименной премии. Я мог бы выбрать Ротшильдов — из-за долговечности их династии. Но, по-моему, никто не сравнится с Козимо Медичи в его фантастическом умении очищать репутацию.

Когда изучаешь деньги и власть, находится предостаточно кандидатов среди богатейших императоров и королей. Чингисхан заслуживает баллов хотя бы за свою жестокость. Красса порой путают с другой фигурой древности — Крезом, лидийским царем и изобретателем монет, от чьего правления пошла поговорка «богат как Крез». Но жадность Красса — жилищного магната, политика, мастера налаживать связи, махинатора — позволяет провести слишком много параллелей с современностью, чтобы его можно было проигнорировать.

В книге нет главы о титанах бизнеса двадцатого века — Генри Форде, других великих автомобильных магнатах или же Ричарде Брэнсоне, заработавшем свой первый миллиард в авиабизнесе. Поддержка Фордом Гитлера стала страшным пятном на семейной репутации. Однако отношения между богатством и диктатурой подробно раскрыты в главе о династии Круппов, а также в историях разного рода деспотов в других главах. В книге могло бы найтись место для судовладельца Аристотеля Онассиса или нефтяного магната Джона Пола Гетти, профинансировавшего одну из крупнейших частных арт-галерей мира. Не написал я и о колоритных мультимиллионерах послевоенной Британии вроде «Крошки» Роуленда, Роберта Максвелла и Мохаммеда аль-Файеда. Какими бы яркими и спорными ни были эти фигуры, какое бы влияние они ни оказывали на конкретных политиков, они не настолько проникали во все уголки политического процесса, как современные банкиры, олигархи или интернет-миллиардеры.

Возвращаюсь к современности: я мог бы взяться за знаменитых футболистов или поп-звезд — особую категорию людей, чьими контрактами, рекламными сделками на астрономические суммы и безумными выходками в частной жизни развлекается публика. Я мог бы поговорить о руководителях крупных торговых компаний вроде братьев Кох[9] или Сэма Уолтона, знаменитого создателя Wal — Mart. Однако их вклад в практику обогащения — умение дергать за политические ниточки и добиваться низких затрат на рабочую силу, повышая прибыльность бизнеса, — описаны в других книгах и статьях, в том числе посвященных Amazon. Что касается инвесторов, Джордж Сорос упоминается в книге, а щедрый подход Уоррена Баффета к благотворительности стал частью моего рассуждения о Билле Гейтсе и его фонде.

Я больше говорю о банкирах, чем о финансистах из хедж-фондов и фондов прямых инвестиций, ввиду более явной роли первых в финансовом обвале 2007–2008 годов. Но здесь стоит отметить одного владельца хедж-фонда, чья история не вошла в главу 14. Решение Джона Полсона купить кредитно-дефолтные свопы на миллиарды долларов против некачественных ипотечных облигаций[10] до обвала рынка осенью 2007 года принесло лично ему почти 4 миллиарда долларов и превратило из малоизвестного инвестиционного менеджера в финансовую легенду. Внимание публики его обескуражило, особенно когда во время краха некоторые люди потеряли все свои деньги. Полсон был обижен, когда кто-то заметил, что его годовой доход равен зарплатам восьми тысяч медсестер. «Большинство юрисдикций хотели бы, чтобы успешные компании вроде нашей были зарегистрированы именно в них. Мы предпочли остаться здесь и слушать крики в наш адрес. Я уверен, что если бы мы задумались о переезде в Сингапур, перед нами бы расстелили красную ковровую дорожку, лишь бы заманить нас к себе», — заметил он. Это очень важная мысль. Почти все правительства мира отчаянно борются за то, чтобы завлечь к себе сверхбогатых людей и выстраивающуюся благодаря им доходную микроэкономику. Если не Нью-Йорк, Лондон или Сингапур, то почему не Мумбаи, Рио-де-Жанейро или Дубай — или даже Мехико, быстро становящийся гостеприимным городом для миллиардеров?

Это заставляет нас вспомнить о Карлосе Слиме. Недавний взлет мексиканского телекоммуникационного магната к вершинам списка богатейших людей мира обсуждается в заключении книги, где я задаюсь вопросом — почему к одним формам богатства мы терпимы более, чем к другим? У многих жителей западных стран, пострадавших от недавней рецессии, враждебность в отношении сверхбогатых людей переплетается с определенным снобизмом и даже расизмом (как это было в случае с мансой Мусой и его царством Мали). Один вид русских, китайцев или мексиканцев, отрывающихся по полной, для многих на Западе есть оскорбление. Это вызов устоявшимся представлениям о том, что положено, а что нет. Поразительный факт нынешней эпохи — не само существование сверхбогатых людей, но то, что они существуют практически в любой стране. Это действительно глобальный феномен. Разрастается разрыв не между разными обществами, а внутри этих обществ.