Бог тревоги - [47]

* * *

Мне казалось, что ЖК «Европа-сити», где я поселился с детьми и Лидой, — в самом деле островок рационального мира в море беспокойного помешательства. Но теперь я увидел, что благополучный мещанский фасад скрывал и что-то другое. Главным образом тот же загадочный Петербург, что и на улице Комсомола.

Сперва мое внимание привлекла старуха в противоположном окне. Эта старуха на вид была самой обыкновенной. У нее было желтое волосатое лицо и волосатое пальто без цвета, розовая нашлепка-шляпа, острые и въедливые, как будто царапающие мир маленькими гвоздями, глаза.

На балконе старухи жила ворона без одного крыла. Я часто видел, как они общались между собой на смешанном бормочуще-каркающем наречии. Старуха в красном растрепанном кресле и ворона, которая скачет вокруг нее.

Как-то я встретил в лифте эту старуху с замотанной в бинт рукой. У ворон очень длинный клюв, который легко разрывает плоть. Наверное, она чем-то сильно расстроила свою ворону.

Позже я обратил внимание, что у старухи в подчинении находятся и вороны со всей округи. Каждое утро она выходила их подкармливать вонючей требухой, от которой приходилось закрывать окна. Вороны, уже предчувствуя ее выход из дома, собирались в круг и молча и чинно ждали, как посетители в очереди. Этот круг был ровней, чем круг, начертанный циркулем. И устраивался этот вороний круг всегда на одном и том же месте — между детской площадкой и оранжевым автоматом для сбора собачьих фекалий. От вида этого идеально ровного круга что-то шевелилось в боку, царапая внутренности. Было чувство, как будто в кишках или печени у меня тоже сидит ворона или птица калибром поменьше. Почти как в стихотворении Чарльза Буковски, про синюю птицу:

У меня в сердце сидит синяя птица, и она

хочет вырваться

но я слишком упрям,

я говорю, сиди внутри, я никому

не позволю увидеть

тебя.

Вот только там речь шла о какой-то сентиментальной метафоре, а здесь птица была помехой, враждебным телом, запутавшимся во мне по глупой случайности.

Я вспомнил умершего скворца, залетевшего в форточку. С того самого ненормально жаркого дня в октябре и вплоть до сегодняшнего, ненормально теплого дня в конце январских праздников все события развивались по новой логике. Будто каждое событие, от самого мелкого и рутинного, и каждая деталь — мертвая птица, поход в музей русской иконы, пятно на стене и те двое рыгающих мужиков у мусорки, сфинксы и вонючая вода из трубы, и зиккурат из втулок, та посылка с цветами от Риты и соседка с сиденьем от унитаза на голове, и мой неотвязный поклонник, и зубоврачебный кабинет Лиды — все это было тщательно выстроено, подчинено клацающей железной рифме. Может быть, даже какой-нибудь уточненной, к примеру, форме терцины, с так называемым волнообразным перехлестом рифмовки. Только стихотворение это писалось на недостижимом для понимания языке финно-угорской группы.

* * *

Одним утром я проснулся от внезапного осознания. Я проснулся так резко, что случайно смахнул с себя Никиту, снова усевшегося мне на грудь голой, по-девичьи круглой задницей. Я вспомнил, что это чувство от взгляда на собственную могилу я уже однажды переживал.

Я вспомнил, как двадцать пять лет назад отец уехал в командировку, а мать закрутила роман с анекдотическим персонажем в ковбойской шляпе и ковбойских же сапогах, чистым порождением 90-х с их безбрежной любовью к американскому. Он подарил мне коробку печенья-суфле «Вагон виллс», на обертке которой был тоже ковбой — должно быть, и курил он исключительно «Мальборо».

Внутри упаковки печенья-суфле была картонная кибитка, и мама сказала, что купит мне столько печенья-суфле «Вагон виллс», сколько потребуется, чтобы собрать весь городок в стиле Дикого Запада — салун, офис шерифа, загон для лошадей и так далее. Условие было одно — если отец спросит, навещал ли кто-нибудь маму в его отсутствие, я отвечу ему: никто. Только одно слово.

Произнести его было очень легко, и когда этот вопрос был задан, на него был дан моментально именно этот короткий ответ и никаких других слов к нему прибавлено не было.

Ложь не стоила мне усилий. Я соврал из тех же соображений, из которых совершаются главные подлости на земле, из-за которых подлостью наш мир наводнен и пропитан. Из соображений такого порядка: «Сделаю-ка я вид, что ничего не было, что ничего не знаю, не замечал, а вдруг пронесет, а вдруг все пройдет без последствий и удастся сохранить в неизменном виде старый добрый привычный мир», — а кроме того, и картонный городок из «Вагон виллс» сам себя не построил бы.

Отец посмотрел на меня таким взглядом, которого прежде я не знавал — брезгливым и безразличным. Так следовало смотреть на вокзального попрошайку, требующего подать слепому, хотя десятью минутами раньше ты видел его, с большим интересом читавшего детектив в зале для ожидания.

Я долго раздумывал, почему именно этот, не такой уж особенный, случай так изменил и мою, и его жизнь. Почему одним этим словом, словом «никто», были уничтожены наши отношения отца и сына. В конце концов, мне было только шесть лет, я не хотел неприятностей, и я не скрывал преступления Третьего рейха, а только пытался прикрыть маму.