Бог с нами - [8]

Гайдар приехал в Краснопольск во время очередного приступа дромомании: вышел в Архангельске из редакции, долго шел, потом ехал, потом, кажется, снова шел и даже, наверное, плыл, пока не поймал на набережной Сударушки серьезного конармейца на березовом скакуне и с безжалостной ивовой шашкой в руке, не узнал, где здесь в городе есть газета, и не распахнул дверь «Красного материалиста», занимавшего тогда весь первый этаж. Писателя Гайдара тогда еще считай что не было, однако как журналиста его уже знали, поэтому, хоть и удивились желанию архангельского фельетониста поработать в Краснопольске, лишних вопросов предпочли не задавать, а сразу выделили стол и дали шесть листов серой бумаги.

Аркадий Петрович прожил здесь почти месяц: лазил по цехам ткацкой фабрики, пил водку с работницами, выезжал на редакционном коне по имени Обезьян в близлежащие сельхозкоммуны и даже поймал однажды вместе с милицией вора Кольку Вынь-Да-Положь. Но однажды, проснувшись ночью, Гайдар в одном белье вышел на крыльцо покурить, и все внутри оказалось чисто промытым и тихим, так что он замычал от стыда и кинулся в избу собираться домой, к жене и сыну. Правда, за эти несколько недель в Краснопольске он успел познакомиться с Грином, приехавшим туда на пару дней по делам не то денежным, не то судебным, не то, как это обычно бывает, и денежным, и судебным вместе. Гайдара очень увлекала тогда идея выдуманного в реальность принца-спа-сителя из «Алых парусов», и что-то уже готово было пробиться наружу: воображаемый отец? Путешественник? Каторжанин? Отчего-то перед глазами распускалась цветком стайка бабочек, которых вспугнул далекий взрыв.

Грин советовал ему тогда написать что-нибудь сказочное: что-нибудь про дачи, где, скажем, девочка лет тринадцати, легонькая, под глазами синева, сомлев от пыльного лета и предчувствия взрослости, падает в обморок, чтобы выдумать себе доброго подмосковного духа, который помогает несчастным, защищает слабых и наказывает злых. Что-нибудь с восточным колоритом, говорил он, не глядя на Гайдара и ввинчивая пустую бутылку в прибрежный песок, что-нибудь вроде джинна, чтобы он был Джафар, Омар или там Шарр-Кан. Нет, возражал Гайдар, она не будет его просто выдумывать, она соберет других детей, и они сами смастерят на чердаке этого Шарр-Кана — из всего, что попадется под руку, из веревочек, колесиков и колокольчиков, которые натащат со всей округи.

Фотография была сделана в последний день перед отъездом Грина: они по очереди читали свои произведения в местном радиоузле — точнее читал, скорее, Грин, а Гайдар больше рассказывал, иногда, впрочем, подглядывая в какие-то записи. Ракетка на снимке была, конечно, микрофоном. На отпечатанной карточке Гайдар потом написал: «Гриневский Александр, Голиков Аркадий. Радио ГАГА, 1929», — и порыжелый оригинал лежал теперь под стеклом в краснопольском краеведческом музее.

Молчание затянулось. Ответственный редактор Елена Аркадьевна некоторое время с укоризной смотрела через плечо в сторону Геннадия Федоровича, пытаясь то ли прожечь взглядом монитор, то ли внушить начальнику какую-то мысль, но, не преуспев ни в том ни в другом, вздохнула, развернулась на крутящемся стуле и холодно сообщила Мирякову:

— Нашему читателю это неинтересно.

— Я почему-то знал, что вы так скажете! — обрадовался Михаил Ильич, отвлекаясь от созерцания классиков. — Точнее, я думал, что мне об этом сообщит Геннадий Федорович, но тут, конечно, виноват мой застарелый грех гордыни.

Миряков заглянул в подвал газеты и обнаружил, что ответственный редактор известна в образованных кругах Краснопольска как Е.А. Сме-лякова.

— Елена… э-э-э… Аскольдовна? — предположил он.

— Аркадьевна.

— Ну, конечно, Аркадьевна!

Михаил Ильич невольно бросил взгляд на фотографию за спиной главного редактора, смутился и зачем-то процитировал:

— «И я, друзья, в Аркадии родился, но вся в слезах прошла весна моя». Елена Аркадьевна! Дорогая Елена Аркадьевна! Счастлив сообщить вам, что я видел человека, о котором вы говорите. Не далее как вчера он стоял на моей проповеди в первых рядах и сжимал в руках — что бы вы думали? — свежий номер «Красного материалиста»! Является ли он вашим читателем? Думаю, да: идея, будто он может употребить красный материализм каким-либо иным, кроме чтения, образом, представляется мне нелепой и даже оскорбительной. Интересен ли ему я? Вне всяких сомнений! Надеюсь, этим изящным силлогизмом я развеял ваше невольное заблуждение и мы можем приступить к обсуждению условий сотрудничества? — Миряков с победоносным видом оглядел сотрудников редакции.

Распевный наконец вылез из-за монитора и мрачно уточнил:

— Основной массе наших читателей это не интересно.

Михаил Ильич от огорчения всплеснул руками:

— Мне кажется, вы недооцениваете кругозор и широту взглядов своего читателя. Важно ли ему знать, что двадцать второго числа в Доме культуры имени братьев Верещагиных состоится распродажа таможенного конфиската? Конечно! Страдает ли он от того, что клубни бегоний могут погибнуть от поражения долгоносиками? Еще как! Бьется ли его пытливый ум над загадкой вируса, передающегося через укус комара-кусаки, десять букв по вертикали? Без передышки! Так отчего же вы считаете, что эта, как вы метко выразились, основная масса равнодушна к вопросам конца света и спасения души? Пусть вы боитесь, что я не взволную сердца так, как это делает конфискат, пусть сейчас я кажусь вам скучнее долгоносика и ничтожней кусаки! Пусть. Но вы дайте мне шанс — и как поднимутся тиражи! Как побегут к вам рекламодатели! Какие перспективы откроются перед сотрудниками редакции: книги, телеэфиры, творческие вечера!