Бог, Рим, народ в средневековой Европе - [88]
Однако несмотря на наличие противоречий, подобных тем, какие обозначили Рогов и Флоря, нам привычно принимать как само собой разумеющееся, что авторы ПВЛ и других древнерусских памятников фиксируют и формируют представления о «русском/древнерусском народе» как «этническом» сообществе, несмотря на то что дискурсов и концептов, которые можно было передать этнонимом[767] gens или natio Russorum в отношении тех, кто составил «Русь» и «русских» после крещения, мы не находим[768]. При чтении соответствующих пассажей ПВЛ мы сталкиваемся с утверждением о своего рода метаморфозе человека в таинстве крещения, которое преображает индивида в «нового» человека и язычников — в «новых» людей.
В «Речи философа» говорится: «Тако Богу возлюбившю новыя люди (курсив здесь и далее мой. — М. Д.), рекъ имъ снити к нимъ самъ и явитися человекомъ плотью и пострадати за Адамово преступленье»[769]. Иисус «крестися в Ердане от Иоана, показа новым людем обновленье»[770]. Объясняя смысл крещения Христа водою, «философ» говорит, что как во время потопа произошло обновление рода человеческого водою, так и после крещения водою и духом происходит преображение людей («А еже водою обновленье, понеже при Нои умножившемъся грехомъ в человецехъ, наведе Богъ потопъ на землю, и потопи человеки водою, сего ради рече Богъ: „Понеже погубих водою человеки грехъ ихъ ради, ныне же паки водою очищю грехи человекомъ, обновленьемь водою“…; еже бо и ныне крестяться водою и духомь. Преображение бысть первое водою»[771]). После крещения Владимир якобы воскликнул: «Христе Боже, створивый небо и землю! призри на новыя люди сия»[772]. Особенно яркая и знаменитая фраза: «Помилова бо ны „пакы банею бытья и обновленьем духа“, по изволенью Божию, а не по нашим делом. Благословенъ господь Иисус Христос, иже възлюби новыя люди, Русьскую землю»[773].
Одно из высказываний ПВЛ противопоставляет «новых христианских людей» «сынам русским» (может быть — бывшим «сынам русским»?): господь… «хвалимъ от русьскых сыновъ, певаем въ Троици, а демони проклинаеми от благоверных мужь и от верных женъ, иже прияли суть крещенье и покаянье въ отпущенье греховъ, новии людье хрестьяньстии, избрании Богомь»[774]. Под 996 годом помещена запись: «Володимеръ видевъ церковь свершену, вшедъ в ню и помолися Богу, глаголя: „Господи Боже! Призри с небесе, и вижь. И посети винограда своего. И сверши, яже насади десница твоя, новыя люди си, им же обратилъ еси сердце в разум, познати тебе, Бога истинного“»[775]. После смерти Владимира Святого, в 1015 г., «Сего бо в память держать русьстии людье, поминающе святое крещенье, и прославляють Бога въ молитвахъ и в песнехъ и въ псалмехъ, поюще господеви, новии людье, просвещени святымь духомь, чающе надежи великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа въздати комуждо противу трудомъ неиздреченьную радость, юже буди улучити всемъ хрестьяномъ»[776].
К сказанному следует добавить, что после крещения Русь, «русские люди» не называются ни «племенем», ни «народом», а слово «язык» резервируется главным образом (если не исключительно) для обозначения некрещеных этносов[777]. Этот факт теряет свою исключительность в контексте высказываний многих других древнерусских источников о «Русской земле», «Руси», «руси» и «русскости» вообще, и И. Н. Данилевский совершенно справедливо указывает на то, что «прилагательное „русский“, по крайней мере в ряде древнерусских источников, вполне может соответствовать конфессиональному, а не этническому определению»[778].
В целом есть много оснований утверждать, что после крещения Руси дискурсы этнической принадлежности кого бы то ни было из «новых христиан» оказываются как бы нейтрализованы и даже «стерты» дискурсами конфессиональной идентичности.
Как это объяснить? Один из ключей может быть найден в самом рассказе о крещении: «Ибо апостолъ Павелъ глаголеть: „Братья! Елико нас крестися въ Иисус Христа, въ смерть его крестихомъся; и погребохомся убо с нимь крещеньемь въ смерть; да якоже въста Христос от мертвых съ славою отчею, якоже и мы въ обновленьи житья поидемъ“. И пакы: „Ветхая мимоидоша, и се быша новая“»[779]. Этот текст напрямую перекликается с тем фрагментом в самой начальной части ПВЛ, где нравы разных племен и народов резко противопоставлены сообществу, объединенному христианскими moribus et legibus, обычаями и законами. Автор ПВЛ пишет, что разные племена «имяху бо обычаи свои, и законъ отецъ своих и преданья, кождо свой нравъ». Обычаи и «законы» полян почтенны; древляне, напротив, «живяху звериньскимъ образомъ, живуще скотьски»; те же самые отвратительные нравы присущи и радимичам, и вятичам, и северянам. Существенно пояснение автора, что скверные обычаи свойственны язычникам вообще, поскольку они «не ведуще закона Божия, но творяще сами собе законъ». Далее же, сославшись на мнение Георгия Амартола о том, что «комуждо языку овемъ исписанъ законъ есть, другимъ же обычаи», и приведя вместе с Амартолом ряд примеров (сирийцы, бактриане, индийцы, халдеи, вавилоняне, гилии, амазонки), и поставив рядом с ними половцев
