Бог, природа, труд - [93]

И повысив голос, словно для того, чтобы его услышали остальные, он произносит:

— Ты благодаришь меня последней, как последней записалась на занятия. Я согласился не очень охотно, потому что не был уверен, сумеешь ли ты идти в ногу со всеми. Но получилось иначе. Я не заметил, чтоб хоть на секунду ослабло твое внимание. Мне казалось, что ты все воспринимаешь умом, сердцем, руками. На это способен лишь тот, кто испытывает жажду знаний, о которой я говорил сегодня. Бедность, преграды, отречение — все это довелось тебе испытать, но все это стало для тебя благословением, научило тебя мечтать и гореть. Пусть же не останется жажда твоя бесплодной, пусть всегда питают ее вечные истины — этого я желаю тебе от всего сердца.

Рука пастора легко коснулась ее лба. И тихо, только для нее одной, он произнес:

— Да будет благословен твой путь!

Аннеле не смеет поднять склоненной головы: только бы не смотрели, только бы не слушали! Но этого можно только хотеть. И смотрели, и слушали.

В тесном гардеробе толкучка. Тихо переговариваются, щебечут, весело смеются. Долой солидность и торжественность! Руки и ноги онемели от бесконечного сидения. Пора размяться!

На голову Аннеле легла теплая ладонь. Она удивленно глянула. Екаб Камол.

— Прекрасно, дитя мое, прекрасно! — имитируя грудной голос и жесты Валдена, по-отечески произносит он.

Вот еще! Аннеле сердито стряхнула руку. Но Екаб только улыбается чуть насмешливо, и нет в его взгляде зла, смотрит скорее дружески, участливо. И Аннеле засмеялась. Лучший способ не быть причастной к критике, которая посыпалась на голову Екаба.

— Глянь-ка, Екаб уже тренируется в новой роли.

— В какой роли?

— В роли пастора. Не видели разве, как ласково возложил он свою лапу на голову Авот? Осенью прямой дорогой в Тербату.

— Непременно в Тербату. Но почему пастором?

— А по-моему, этот ваш Камол заикается. Какой из него пастор!

Произнесла это какая-то девочка, и ей тут же негромко ответили:

— Заикается? Только, когда ведет разговор о сердечных делах. У вас с ним приключение?

Сам Екаб, высокий, улыбающийся, уходит, не проронив ни слова.

У выхода Аннеле поджидает Эмми Витоле.

— С кем вы идете завтра в церковь? С кем-нибудь договорились?

Нет, она не знает, с кем пойдет. Она об этом даже не думала.

— Я тоже еще ни с кем не сговорилась. Если хотите, пойдемте вместе. Мы одного роста.

— С большим удовольствием. Благодарю.

— До свиданья, до завтра!

Дружеские рукопожатия, дружеские взгляды, все веселы, доброжелательны, словно дети одного отца.

Настал и этот день, как настают все долгожданные, торжественные дни. Аннеле проснулась рано. Как на улице: светит солнце? С подушки ей виден кусочек неба — и туч нет, но и не ясное: кое-где подернуто розовой дымкой. Безветренные, туманные стояли дни. Может быть, после обеда выглянет солнце — с каждым днем оно пригревает все сильнее.

Она лежала тихо, не хотела будить сестру. Мысли скользили беспрепятственно, ни на чем не задерживаясь. Сегодня отдалась она неиспытанному доселе восторгу, купалась в теплых его волнах.

Слышно было, как во второй комнате ходит мать. Пора вставать. Она быстро вскочила и вышла на улицу, где уже был приготовлен кувшин с водой и белоснежное полотенце.

— Косы не заплетай, подожди меня, — донесся из комнаты голос Лизини.

— Где-то сейчас Кристап! — сокрушенно промолвила мама. — Вдвоем бы собирались, а теперь вот одной приходится.

Да, Кристапа не было. В один из мартовских дней приехала его мать, и они о чем-то долго шептались. Мелнземис избран волостным старостой, так что дел у него и помимо дома полно, а в хозяйстве беспременно нужен человек, который мог бы его заменить. А сын уже достаточно взрослый, сметливый, грех искать кого-нибудь на стороне, хоть в родне толковые нашлись бы. Для школы два месяца туда или сюда — невелика беда. Да и к конфирмации можно в местную церковь пойти, с другими ребятами из волости. На занятия ходил, у елгавского пастора можно отзыв взять. И Валден, конечно, не отказал.

Кристап уезжал не по доброй воле. Долго он сопротивлялся, и так и этак пытаясь извлечь для себя пользу из решения родителей, вернее, матери. Но все было напрасно. И хоть был он плоть от плоти своей матери, но его воля оказалась слабее закаленного в многочисленных сражениях боевого оружия матери, которое всегда обеспечивало ей главенствующую роль в семье. Потому-то и можно было посочувствовать двоюродному брату, сокрушенно произнести: где-то сейчас Кристап!

Лизиня провела ровнехонький пробор — ни один волосок не смел оказаться на чужой половине, поделила волосы на две равные части и заплела так тщательно, словно Аннеле только-только побывала у знаменитого мастера. В косы Лизиня вплела совсем новые черные бархатные ленты и завязала их пышным бантом.

Все, начиная с рубашки, на ней было новое, все надела она в первый раз. В ношеном нельзя идти к алтарю. И вот, наконец, белое платье, подаренное братом. Правда, из тонкой ткани; дешевое, но, как и полагается, пышное и длинное, сзади даже до полу достает. Сама его владелица отчаянно сопротивлялась такой моде — ей казалось, что она не сумеет в нем ступить и шагу, однако сестра осталась непреклонной: первое длинное платье и должно быть длинным.