Бог, природа, труд - [17]

Вторая тропинка вилась через поле, через лес, потом поднималась круто в гору и выводила на дорогу, что вела к церкви. Сколько по ней хожено! Церковь была для бабушки деревней, городом, местом встреч с родней и знакомыми — дальше она никуда не выбиралась. И как бы стар и немощен не становился ты, в церковь надо было ходить пешком — запрягать в воскресенье лошадь считалось грехом. Так повелось еще в годы бабушкиной юности, и в старости она строго придерживалась раз и навсегда заведенного, не хотела нарушать устоявшегося обычая.

Третья тропинка, уже заросшая травой, вела когда-то к хибаре. Там, где прежде стояла она, по сю пору еще лежали четыре валуна, а вокруг росли посаженные дядей Ансисом молодые яблоньки. Когда-то это была обмазанная глиной лачуга, с трубой и железными крюками, под которыми разводили огонь, чтоб готовить еду. Поставили ее в годы бабушкиной молодости, когда сгорела хозяйская изба и имение вместо нее построило для жилья глиняную избенку, но без очага. И вот к этой-то продуваемой со всех сторон лачуге с очагом ходила молодая хозяйка десять лет, в стужу и жару, приходила ни свет ни заря, уходила затемно.

Зимними стылыми утрами, поднявшись вместе с петухами, она первая спешила сюда — посмотреть, не загасил ли ветер старательно присыпанные пеплом горячие угли. И тяжко было, если снова приходилось высекать огнивом искры из кремня — в те времена о спичках мало кто знал. Но если добрый дух уберегал угольки, и они, возрожденные теплым дыханием, вспыхивали, рассыпаясь искрами на конце сухой лучины или в коричневых ветках можжевельника, и свет слизывал причудливые тени с закоптелых стен, считалось это счастливым предзнаменованием предстоящего хлопотливого дня.

Запереть клеть, глянуть, накормлены ли собаки, засыпать пеплом угли в очаге, как повелось с молодых лет, — этим и сейчас еще завершает свой день бабушка. Особенно заботит ее очаг. Никому не доверит она этого. Разобьет пламенеющие угли, загасит тлеющие головешки, сгребет все в одну кучу и засыплет пеплом — сперва тем, что поближе, самым горячим, потом чуть остывшим и, наконец, совсем холодным. Когда кучка становится похожей на пирамиду и на ее поверхности не видно ни одной искорки, бабушка осеняет ее крестом и тихо шепчет что-то. Может быть: бог отец, бог сын, бог святой дух! Может быть: мать огня, мать огня, сохрани, сбереги, не дай погаснуть святой искре очага!

И хоть сама бабушка редко покидала дом, гостей в Авотах всегда было полным-полно. Правда, не все гости были настоящие. Одни приходили или приезжали один-единственный раз, и больше их никто никогда не видал. Они шли к бабушке за помощью: скотину ли вылечить, свои ли болезни и напасти…

Приезжали женщины с ребятишками, даже еврейки из Жагаре и еще более дальних мест. Ребятишки все были худые, с большими, уродливыми головами; говорили, бабушка избавляет таких детей от хвори. Про одну еврейку вот что рассказывали: осмотрела бабушка ребенка ее, как и других больных детишек, все косточки поразмяла, взвесила его на весах и дала матери пузырек со снадобьем и пучок корешков, сказала, как ими пользоваться, как за ребенком присматривать, и велела каждый день в отваре из корешков купать. Но мать ребеночка то ли все советы перезабыла, то ли смотреть за дитем не умела, но только посчитала, что самое главное — взвешивать, и давай стараться: и утром взвешивает, и вечером. А ребенок на глазах тает. Вернулась она в Авоты, плачет-заливается: «Вешай я, вешай свой ангел, а весы все не помогай!» Слова эти после часто повторяли в Авотах, когда кто-то ждал результата от бестолково сделанного дела.

Таких просителей принимала бабушка обыкновенно в полдень. И всегда бабушка спрашивала, а сам больной или тот, кто приходил за больного, отвечал. Кто приезжал раньше и не очень спешил, дожидался полудня, когда дом затихал и бабушка бывала посвободней. Но и тут ей не сиделось на месте. И пока шептала чудодейственные слова, по большей части написанные на серой или синей бумаге из-под сахара и обведенные меловым кружком с крестом посередине, шла она то в амбар, то в погреб, продолжая нашептывать слова и правой рукой легко осеняя бумажку крестом. В эти минуты даже Цитрон, попадавшийся у нее на пути, сворачивал в сторону, не осмеливаясь приластиться. Глянуть украдкой, ничего не спрашивая, — вот и все, на что решалась в эти минуты Аннеле.

В избе под самым потолком висели пучки сухих трав и корней, животворная сила которых была известна одной бабушке. Некоторые травы можно было собирать только в тот час, когда вставало солнце, другие — только в полдень, третьи — поздним вечером. Одни корни были выкопаны весной, другие — осенью; одни надо было сушить обязательно в тени, другие на солнце, третьи — в печи, на сильном жару.

Много целебных трав бабушка собирала сама, особенно из тех, что росли поблизости — места были знакомы ей издавна. Но немало трав приносили ей издалека в обмен на мешочек крупы или муку.

Приходила изредка старая цыганка, такая же знаменитая травница. Принесет, бывало, редкостное, невиданное растение прямо с корнем, найденное ею где-нибудь в лесной чаще. Бабушка внимательно осмотрит его: корни разотрет, сок из листьев попробует, цветы распотрошит и, если оставалась довольна находкой, на вознаграждение цыганке жаловаться не приходилось.