Бог после шести - [34]

— Да, пожалуй! Может, в этом и есть правда.

— Расскажи мне что-нибудь о себе.

— Да что же рассказывать? Вот весь я перед тобой. Да и рассказывал я.

— Да, рассказывал, но я не помню. Я помню лишь одно: что ты есть. Вот это я помню всегда.

— Ты мне лучше сама расскажи о себе.

Они присели на обледенелую лавочку, смотрели вниз на черное, лишенное льда, вздрагивающее мелкими волнами покрывало реки. От поверхности воды поднимался тяжелый, густой пар. Люся сказала, подумав:

— Это, наверное, даже плохо…

— Что плохо? — заинтересовался Виктор.

— Я думаю о тебе постоянно, страшно и всё время.

Виктор помолчал, осторожно спросил:

— Почему ты меня к себе не приглашаешь? Мы все по паркам да по горам бегаем, как волки бездомные.

Люся отвела взгляд. “Начинается, — подумала она. — Вот и все. Догорает наша поэзия”.

— Ты же знаешь, какая я… не могу себя побороть, боюсь, сама не знаю чего, боюсь. Да и дома у меня нехорошо. А так, конечно… — Она протянула руку, нащупала пальцы Виктора, осторожно погладила.

Но юноша был настроен решительно. Он сжал ее руку и похлопал ею по своему колену.

— Ну что ж, не к тебе, так ко мне. У меня мать человек невредный. Отец строгий, но он дома почти не бывает. Все на предприятии пропадает.

— Мать, — сказала Люся задумчиво. — Конечно, мать — человек, который все понимает. У матерей глаз зоркий. Они для любимого сыночка выберут кусок пожирней, одежду помодней, невесту покрасивей. Они, матери, конечно, понимают…

Она оборвала себя и замолкла. Тихо смотрела на черную воду реки. В реке с тем же унылым постоянством колебались отражения длинных фонарных столбов. От матери не скроешься. Все увидит, разузнает. И тут ей, Люське, придет очередная стопроцентная крышка. Господи, как же раньше все было легко! Да неужели ж она обречена любить этого синеглазого длинновязого парня? Вот сейчас она встанет и пойдет, бросит обычное: “Пока! Позвоню!” — и продолжит свою веселую, беззаботную жизнь, в которой так просто и счастливо живут люди. К притворяшкам пойдет или еще куда. Мало ли мест на свете, где можно отдохнуть еще не старой девушке!

Она подняла глаза и снова спрятала их под накрашенными ресницами. С какой-то болью ощутила она мысль: никуда ей не уйти от этого парня. Он, если захочет, уйдет, а она останется при нем. Она обречена на странную, невесть откуда взявшуюся верность этому человеку.

Обречена! Какое страшное, какое рабское слово! Незнакомое, неведомое ранее ей слово. Смешно сказать, что в этом слове заключено для нее, Люськи, даже какое-то удовольствие. Запретное удовольствие: быть рабом любимого человека.

И от всех этих мыслей и чувств, от состояния невыразимой тоски и странного наслаждения она пришла в истерическое возбуждение. Ей хотелось что-то сделать, но она не знала, какие силы нужны на преодоление этого сложного чувства.

Она произнесла несколько раз подряд глухо, без вся-го выражения:

— Если бы ты знал, как я тебя люблю! Если б ты только это знал!

Виктор глядел на Люську искоса. Доброе покровительственное чувство охватило Виктора. Какая она все-таки беспомощная и трогательная! Ей повезло, что она нарвалась на него, на Виктора. Другой бы, наверное, стал обижать кроху. Но он не может себе этого позволить. Не так воспитан. Он улыбнулся и обнял девушку за плечи.

— Да не волнуйся ты, не расстраивайся. Не поведу я тебя к своим родителям. Раз боишься чужого взгляда — и не надо, ничего не надо делать. Так и будем мы с тобой скитаться по метро, паркам и кинотеатрам, пока не состаримся.

Он засмеялся и потряс Люську за плечи. Та слабо и нерешительно улыбнулась в ответ.

— Все будет очень хорошо. Все устроится наилучшим образом. Самое главное, как говорят притворяшки, берегите высокий уровень настроения. Все устроится.

Девушка недоверчиво покачала головой, печально сказала:

— Ой, что-то не верится! Это раньше мне все удавалось, а теперь, когда я начала бояться, все из рук валится. Как-то не так идет, как хотелось бы…

…Чтобы согреться, они бегали по дорожкам парка, скользя и спотыкаясь на льдистых буграх, обледеневших склонах; потом, согревшись, проголодались и подкреплялись мороженым; затем колесили в метро от станции к станции, и уже поздно вечером попали на последний сеанс в кино, где молодая пара на экране в течение полутора часов выясняла отношения. Расстались они за полночь, и Люська возвращалась домой притихшая, утомленная, разочарованная. Последние дни ей все время казалось, что она поступает не так, как надо. Впервые в жизни к ней пришло большое, настоящее чувство. Его следовало удержать, сохранить. Но Люська не знала, как это делать. Советы окружающих просто раздражали ее. Холодные, чужие, чем-то вредные слова — пустое сотрясение воздуха. Люська затыкала уши, когда ей начинали советовать многознающие подруги. Она мотала головой и отвергала весь предшествующий опыт человечества, не могла она использовать этот опыт. У человечества была своя история, у нее, Люськи, — своя. И она должна была все решать сама. Решать и поступать. Но как?

Возвращаясь домой, Виктор тоже раздумывал о своих отношениях с девушкой. Но мысли его текли иначе, более уверенно и спокойно. Люська вызывала у него чувство доброй, прощающей нежности. Странный, милый человек. Рядом с ней он чувствовал себя чуть ли не богатырем: все было ему по плечу, все удавалось, не существовало преград. Как это ни смешно, маленькая, хрупкая Девочка — пятьдесят килограммов костей и немного кожи (он поддразнивал ее так) — придавала ему больше уверенности в своих силах, чем бодрые увещевания родителей и родных, Виктор знал, что должен выглядеть и поступать, как сильный, настоящий мужчина, потому что этого от него ждала маленькая, хрупкая девушка.