Бог после шести - [28]

Кара яростно разглядывал молодого художника. Тот ежился и сжимался.

— Они посылают сквозь всю нашу безмерность, — продолжал проповедник, — свои жалкие физические лучики, и вдруг лучики эти упираются в ничто. И тут начинается жлобский треп о том, что на расстоянии более двенадцати миллиардов световых лет расположена какая-то стена. Стеночка! Почти что лагерная огорожа. Она-то якобы мешает увидеть все, что находится дальше. Понимаешь, какие игрушки получаются, малыш? Смешные игрушки, очень смешные…

Худо не очень отчетливо представлял себе эти игрушки, но согласно кивал. Ему нравился не смысл речей Кары, а их запал, тревожная сила слов оратора.

— Ты же интеллигентный человек! — взывал меж тем Кара. — Книжки читаешь, научно-популярные журналы выписываешь. Ты пойми простую вещь: физики доказали — Вселенная конечна. Она одна, и все тут. И мы одни. А что дальше? А неважно — что! Для меня неважно, бог там или дьявол. Мне все равно, а главное — есть! Есть такое, обо что наша разжиревшая современная наука свои гнилые зубы поломает. Есть! — Кара довольно хохотнул. — Я ж об этом давно мечтал. За проволокой думал. Там. Годами ломал голову: найти бы идею!

Он сделал неопределенный широкий жест. Повел, махнул рукой куда-то вбок и за спину.

— А теперь все! Новая религия у меня в руках. Ты думаешь, если я с попами заигрываю, так я к ним и в услужение пойду? Или, может, к сектантам нашим подамся? Нет, мальчик! Плохо ты меня знаешь. Мне что православная церковь, что дремучий раскольник — один черт. Я ни тем, ни другим не буду служить. Использовать — да! Служить — нет! Я всех этих церковников проведу и они на меня работать будут, вот посмотришь! И сектантов к себе присоединю. Баптисты, евангелисты под мою дудочку плясать станут, ты не смейся! А заодно и наука ко мне приползет — свои недоумения разъяснять, непонятности формулировать. Все пойдет как по-писаному!

Кара был в ударе.

— Надумал я, брат Олег, и бога и дьявола в одном объединить. И это одно есть знак!

— Что? — встрепенулся Худо.

— Знак! — торжественно объявил Кара. — В него что хошь впихнуть можно. Знак, и всё. И бог — знак, и сатана — знак, и наука знаками занимается. Чем же еще ей, бедолаге, заниматься? Смотрят на природу, пишут знаки, законами их называют, а все это — одни знаки и ничего больше. Понимаешь, какая игра начинается?

Художник почувствовал, что необходимо хоть как-то проявить самостоятельность. Он встрепенулся, готовясь к возражению.

— И не думай! — предупредил его Кара. — Знаю, что хочешь сказать, но неправильно это. Ошибаешься ты, а я прав. И то, что Вселенная конец имеет, есть знак, и то, что она бесконечна, — тоже знак. Все, все помещается в знаке. И бытие и небытие, понял? Небось слышал, что делается за границей? О Сатане Менсоне слыхал? То-то. А секта сатанистов, а змеепоклонники? Мало ли их там! Будь такое у нас, гремели бы на всю страну. По-своему гремели бы, понятное дело. По-тихому. Главное в другом: нуждаются люди на всем земном шаре в духовной пище. Голод на нее, понимаешь, брат Олег? Не хлеба и зрелищ хотят люди, а хлеба и бога хотят люди. Вот тут и надо подбросить им приманку. Нашу идею о всеобщей религии всех времен и народов. Мы сразу удовлетворим потребность в вере и в знании.

Худо сидел, опустив голову, значительно морща лоб. Кара подавлял его. Этот безумец дилетант, темная личность, возник как бы из небытия в духовной пустыне художника. С детской непосредственностью обращался Кара с фактами современной науки. Вселенная, сатанисты, змеепоклонники — далекие, скучные предметы для Худо. Но в руках гривастого дьявола они обретали какую-то возмутительно вызывающую плоть, облекались в нарядные одежды и начинали действовать на психику слушателя. Художник потряс головой, но Кару это не остановило. Он вдохновенно пел свою песню обольщения. Слабея, Худо попытался собрать остатки сил, скинуть наваждение. Ничего не получалось. Сидевший в углу комнаты человек в черной водолазке и джинсах, с крылатыми белыми руками и большими крестьянскими ногами в шерстяных носках, казалось, постепенно терял человеческий облик. Его костистому телу вдруг придалась изящная пластичность змеи. Изгибаясь в медленном танце, боа-констриктор гипнотизировал кролика-интеллектуала.

Худо слышал только шипение, и драгоценными камнями сверкали голубые, не меняющие своего выражения глаза Кары…

— Ты же знаешь, братик Олежка, — доверительно шептал Кара, — я много лет ходил в адвентистах, а потом их оставил: не то всё, мелко, масштаба нет. И людей понимают они плохо. И идея у них тоже не доработана. Конец света? Какая прекрасная мысль! А что из нее сделали? Надели саваны и приготовились умирать. А зачем? Зачем? Ведь для каждого умирающего наступает его конец света. Ведь конец света давно начался, с того момента, как началась жизнь. Он движется во времени по весям земным, с каждым годом усиливаясь. Конец света так же непрерывен, как и жизнь. А чтоб понимали, дается соответствующий знак! Ученые, идолы двадцатого века, на коих молимся усердно и коим жертвы денежные и всякие другие приносим ежечасно, суть злее любых жрецов вавилонских и египетских. Крадут у нас полжизни и заставляют верить в их якобы правое дело, на деле ничего не дают взамен. Утверждают на земле силу дьяволову, а не господню. Мир, полученный из их рук есть не мир, а погибель! Ну, да, впрочем, это уже другое. Наука нам не страшна. Глупость — вот наша беда.