Бог грехам терпит - [21]

Прислуга, тоже не всерьез, а так, "между прочим", рассказала в доме и у соседей, а сам лавочник, уезжая за патентом в губернский город, не дождавшись возвращения старосты, передал поручение последнего "курляндцу", потому что тот жил напротив дома моего приятеля.

— Карла! — крикнул он курляндцу, останавливая лошадь против его ворот (Карла работал в глубине двора). — Подь-ка сюда на пару слов.

Выходит Карла.

— Вот чего… Тут староста наказывал насчет барина… Ты слушай обоими ушами, что говорят-то!

— Я слюшай… Чево? Говори!

— Так ты слушай, а рот-то не разевай…

— Ну-у, ну-у!

— Наказывал поглядывать насчет суседа… Понимаешь али нет?

— Какова суседа?

— Эво! Больше ничего — поглядывай! Соваться не суйся, а так, "на случай". Понимаешь?

Курляндец не понимал.

— Ах, колбаса немецкая! Говорят… Понимаешь, в чем дело? Знаешь, какие времена настали… Н-ну?

— А-а-а-а-а!.. Знай, знай!

— Не разевай пасть-то! Ну, чего заорал? Ох, немчура анафемская! Долбишь, долбишь ему в голову — как в камень!.. Ну так слушай, мне с тобой растабарывать не время… Больше ничего. Не суйся, не ори, а так… на случай… коли что… ежели… Понял? Да где тебе понять!..

— Понимай.

— Понимай!.. Дубина немецкая!.. Помни одно: не суйся, а поглядывай.

— Ладно, ладно, гут!

— Дубина!.. Ты помни!

Повторяю, никакого умышленного злостного намерения сделать человека подозрительным и стеснить его существование, я уверен, даже и не было в помине, когда начальство произнесло слово "поглядывай". Слово это, я очень хорошо понимаю, было только заключение, округление силлогизма. Посылка первая: "какой-то барин"; посылка вторая: "что делает — неизвестно"; заключение: "поглядывай". Заключение это является, как видите, само собою (хоть оно и возможно только по нынешним временам), но тем не менее не могу не сказать, что это округление в действительности выразилось тем, что не было в деревне человека, который бы не толковал о моем приятеле и который бы не считал себя обязанным "поглядывать". Говорили о нем, соединяя его имя с словом "урядник", и лавочник, и курляндец, и староста, и кухарки, и сосед, и соседи, и соседки… "В случае", "на случай", "ежели что", "что касаемое", "в случае ежели что". Эти ничего не значащие слова, которых так много изобрело русское косноязычие, обязательно перемешивались с словами: "поглядывай", "ноне какое время" и так далее. И замечательно (скажу кстати), что этот род наблюдений называется "негласным". Все толкуют о человеке, которого никто не знает, — толкуют весьма худо, даже весьма подло, все дают себе полное право подозревать человека бог знает в чем, и все это называется "негласным".

Приятель мой все претерпел, всему покорился. Молчал, не расспрашивал никого и ни о чем, точно и подробно отвечал на каждый самый нелепый вопрос; покорно опускал глаза всякий раз, когда какой-нибудь наблюдатель — староста, курляндец, лавочник, прислуга, сосед — вперял в него упорно-безмысленный и упорно-недоверчивый взгляд (а это, благодаря "негласности" наблюдения, было ежеминутно). Правда, не раз говорил он, что испытывал ощущение птицы, на которую целые дни наведено дуло ружья и которая должна ежеминутно думать о том, выстрелит ли ружье или нет, заряжено оно или нет, почему не стреляет? И почему наведено и прицелено именно в меня, а не в другое место? Ведь если прицелено в меня, так и выстрелить может? Но тогда почему не стреляет? А ружье все прицелено в ту же точку, в ту же птицу, и хотя не стреляет, но "вот-вот" может выстрелить. "Хоть бы уж стреляли, что ли!" — не раз говаривал мой приятель, но я успокоил его, доказав ему, что "по нонешнему времени это завсегда так".

— Тебе, — говорил я, — неприятно, что какой-то глупый лавочник или курляндец таращит на тебя глаза, а подумал ли ты о том, каково-то лавочнику или курляндцу приятно твое соседство?.. Они тоже по ночам ворочаются на постели и ждут неприятностей от тебя, как и ты ждешь от них. Такие отношения установились во всем обществе. Человек, кто бы он ни был, просыпаясь утром, думает: "вот и опять какая-нибудь гадость случится…"

Успокоенный мною, приятель кое-как притерпелся к "нонешним временам" и той форме общежития, в которой они выражаются, и, никого "не касаясь", ни во что не вмешиваясь, прожил так месяцев пять. Здесь оканчивается присказка, а вот и маленькая сказка.

Несколько дней тому назад на станции появился какой-то рваный и пьяный человек и стал выдавать себя за агента, посланного разыскивать каких-то двух преступников.

Необходимо сказать, что слово "агент" в настоящее время так же всемогуще, как во времена Гоголя было всемогуще слово "ревизор". Нам пришлось видеть между прочим такую сцену в одном из московских загородных садов. Две компании гостинодворских приказчиков, повидимому незнакомых, с подругами из швеек, затеяли в хмельном виде ссору, кажется тоже из-за подруг. Ссора разгоралась с каждою минутой все больше и больше. Одна из компаний, сильнейшая (в ней было одних мужчин человек пять), чувствуя свое кулачное превосходство, стала довольно бесцеремонно напирать на другую компанию, несравненно слабейшую, имевшую всего двух мужчин. Ссора быстрыми шагами приближалась к тому фазису развития, когда на сцену должны бы выступить так называемые в общежитии "сусалы", но один из представителей слабейшей компании не допустил до такого конца. Счастливая мысль осенила его. За минуту пред тем, видя, что дело не может кончиться иначе, как при помощи сусал, он, видимо, струхнул и начал подаваться. Но "мысль", которая "мелькнула" в его голове, сразу преобразила его из человека, готового отступить, в человека, решившегося действовать наступательно и притом вполне уверенного в успехе. Сразу перестав отвечать ругательствами на ругательства, он выпрямился во весь рост и неожиданно для всех громко воскликнул: "Да ты знаешь ли, дубина, с кем ты разговариваешь?" — "Чего мне знать! Я и так вижу, что с дураком…" — "С-с-с ке-ем? Я шш-пион!" Эта фраза была произнесена с таким потрясающим великолепием, с такой напыщенною гордостью, сопровождалась таким геройским закидыванием головы назад и ударом рукой с отмашью в грудь, что не только бушевавшая компания, но и вся публика в саду сразу замолкла, остановилась, кто где был, как вкопанная. Мгновенно после этой могущественной фразы бушевавшая компания как бы окаменела; на в следующее за этим мгновение и компания и постороштя публика, наблюдавшая ссору, как зайцы или как брызги, разлетелись, разбежались мгновенно, в один миг, в разные стороны. "А-га! — прибавил победитель, оставшись с своей компанрей. — Во как, во! Только сунься теперь, я тебя на пятьсот лет приспособствую!.."