«Вот эти со следами сколов, наверняка оставлены лапами Гива, а эти… — размышлял варвар, — будто прожженные в камне… Может быть, яд?»
Не слишком довольный своими наблюдениями, он решил, что пора возвращаться.
Сегодня Конан был умерен в еде и ужинал лишь в обществе Дастана. Завтра в полдень он пойдет в мертвый Хаджир, взяв с собой только мальчика, сына Азады, и сразится с ужасным Ги-вом — не допусти Кром продления его черного рода! Но киммериец не хотел рисковать жизнью ребенка. Найдя певца во дворе праздно храпящим в тени ветвистой яблони, он пнул поэта в бок и присел рядом.
— Я решил завтра взять тебя с собой, — просто сказал киммериец, с ледяным спокойствием глядя в вытаращенные от ужаса глаза певца.
— Ну, уж нет! — запротестовал тот, когда к нему вернулась способность говорить. — Герой ты, а не я! И не уговаривай, лучше сразу убей!
— Возможно, я так и сделаю, — невозмутимо продолжал Конан. — Стыдись, неужели ты способен отдать мальчишку в лапы чудовища? Пусть ты не воин, но все-таки мужчина.
— Не хочу, не хочу! — Поэт залился горькими слезами. — Будь проклят день, когда я встретил тебя!
— Что ж, попытаюсь быть с тобой честным, — нетерпеливо вздохнул киммериец. — Вот тебе выбор: либо ты сам идешь, либо я приведу тебя силой? Что тебе больше по душе?
— Поистине, варварская щедрость и справедливость, — шмыгнул носом поэт, размазывая слезы по щекам. — Видно, мне суждено умереть! И виной всему упрямый киммериец, невзлюбивший несчастного поэта!
— Скорей наоборот — тебе бы следовало благодарить меня, — Конан ободряюще улыбнулся. — Прекрасный случай сложить песню и прославить себя в веках.
Бахман надолго задумался, скребя небритый подбородок.
— Тебе бы, Конан, заклинателем змей быть, — наконец сказал он.
— Это еще почему? — удивился варвар, никогда не питавший приязни к ползучим тварям.
— Умеешь убеждать!
Киммериец громко рассмеялся и дружески хлопнул поэта по плечу.
Утром селяне собрались во дворе, придя проводить своего героя. Но когда они узнали о добровольном намерении Бахмана принести себя в жертву вместо маленького сынишки Азады, толпа пришла в неистовый восторг — женщины плакали в голос и не стеснялись благодарных слез.
Имя поэта звучало чаще, чем богоравного Сияваша. Каждый человек мечтал хотя бы дотронуться до оборванной полы его халата, чтобы потом, спустя многие годы, рассказывать детям и внукам об этом неслыханном случае.
И кто бы мог только подумать, что у какого-то бродяги бьется в груди благородное львиное сердце? Бахман приободрился и выпятил грудь колесом, но храбрости ему хватило лишь до окраины села, откуда их уже никто не рискнул провожать. Певец совсем спал с лица и шел, как на плаху, нарочно замедляя шаг. Конан с тревогой поглядывал на солнце, которое сегодня словно взбесилось, стремительно взбираясь к зениту, но поэта не подгонял, понимая его чувства.
— Хочешь, я дам тебе кинжал? — участливо спросил его киммериец.
— Может, еще и топор свой предложишь? — огрызнулся Бахман. — Мне претит один вид оружия.
Дальше шли молча, и каждый думал о чем-то своем, но когда впереди показались развалины храма, поэт неожиданно для варвара спросил:
— Что я должен делать?
— Садись на камень и жди. Я спрячусь здесь рядом, за колонной.
— Давай лучше я спрячусь, а ты за меня посидишь, — с надеждой предложил Бахман, мысленно уже простившись с жизнью.
— Не бойся. Как ступит Гив на ступени — беги, — Конан показал рукой, куда именно следовало бежать. — Этому тебя учить не надо. Постарайся, чтобы чудовище повернулось ко мне спиной.
Пробурчав что-то неразборчивое в ответ, поэт устроился на камне. Конан еще вчера приглядел себе подходящие укрытие, откуда он был бы незаметен со стороны мертвого города. Он выглянул из-за колонны и выругался в полголоса — певец сидел с закрытыми глазами и читал молитвы.
— Эй, Бахман, глаза открой — чудовище прозеваешь! — рассерженно крикнул варвар.
Певец вздрогнул от его голоса, словно от ледяного прикосновения Гива, и ошалело заозирался по сторонам.
Потянулось томительное ожидание. Солнце вскарабкалось на шпиль небосвода, а Гива все не было. Впрочем, Конан не беспокоился, его терпению мог бы позавидовать камень, истачиваемый тонкой струйкой воды. Поэт, после грозного окрика киммерийца, был начеку, стараясь лишний раз не сердить варвара. Он первым и заметил чудовище, вытянув вперед непослушную руку. Конан посмотрел в указанном направлении и содрогнулся.
Над развалинами Хаджира, словно черная грозовая туча, плыло невыразимо громадное мохнатое тело Гива. Металлический цокот когтей о камни мостовой был уже слышен, когда самих ног еще не было видно. Мерзкое бесформенное тело монстра словно раскачивалось между землей и небом на невидимых нитях. Несоразмерно маленькая голова чудовища пряталась в густой шерсти под брюхом, прямо у основания тонких, но необычайно сильных ног. Там сверкали крохотные бусинки красных глаз, и еще двигалось что-то непонятное, производя на свет ужасные стрекочущие звуки. Капли пенящейся зеленоватой жидкости обильно сочились из глаз паука, и там, где они падали на землю, камень начинал дымиться и таять, словно воск свечи.
