Боевые паруса. На абордаж! - [34]

Барахас хитро прищурился.

— Велю на лезвии выгравировать…

«Как шпагой, ты разишь пером.

Как перышком, владей сей шпагой».

Как видите, я тоже в курсе, что происходит в Академии. И что пишут о предмете неразделенной любви некоторые дамы.

— Стой!

Патруль гонится за очередным воришкой. Много чести, но делать нечего. Людей под рукой попросту нет.

Мановение изящного пальчика. Неразжимаемый хват крепкой руки — и беглец с визгом летит обратно — навстречу объятиям сеньориты веревки. А что, кандалы с собой таскать?

Этот крепыш вчера опять нес за альгвазилом Эррерой корзину со снедью. Вот как зевает заразительно. Ну и какая женщина может шастать по порту в обществе привратника обители порока? Алое платье… Непотребная девка. Правда, дорогая. И знакомая. Ну да, в заведении чтут итальянские традиции. Не хватает только двурогой прически — и выйдет венецианская куртизанка. Ну, еще венецианским блудницам запрещены высокие чапины. А на этой надеты, только низенькие. И мантилья на месте. Зато вырез на груди… Довольно и того, что он есть. В Испании приличные женщины так не одеваются. Впрочем, при необходимости его можно закрыть воротником. Надеть круглый, но не жесткий, крахмальный, а мягкий.

— Спасибо. Мария, а что ты делаешь в порту? Глядишь, наряд перепачкаешь.

— Ну, портшез мне не по чину. А вообще — навещала королевские галеры. Мальчики завтра выходят в Кадис. В общем, тебе повезло, обычно я принимаю кавалеров только в заведении. Но хозяина уговорили. Когда это делают Фердинанд с Изабеллой, кто устоит?

— Реалы старой чеканки? — В голосе Диего сквозит искреннее удивление. — Я думал, их и не осталось уже.

— Ну, вот у сеньоров офицеров случились…

Не из жалованья, это точно. Король старой монетой не заплатит: не выгодно ему. От него что старые, что новые реалы примут одинаково, а монетный двор один реал Изабеллы, неистертый и необрезанный, превратит в два новеньких портрета самого Филиппа.

Пленник между тем недоволен. Разразился грязной тирадой. Что интересно, клянет не перетянувших руки стражников, но грязных городских потаскух. И где увидал больше одной? Которая в ответ лишь хохочет.

— Я-то шлюха! Но ты ведь тоже землю больше не пашешь? И разницы между нами, что меж двух смертных грехов. Сеньор алькальд, — взмах веера, — какой смертный грех хуже — воровство или прелюбодеяние?

Диего поднял глаза к небу. Требовалось сообразить. С одной стороны, священное право сдал, не ответить — позор. С другой — поди измысли утверждение на столь скользкую тему, чтобы к нему не имела претензий инквизиция.

— В римские времена за первый грех и того, и другого рода полагалась одинаково порка, — сообщил наконец, — но теперь у короля нужда в гребцах и солдатах. У воров есть некоторый выбор…

Совершенно неофициальный. И совершенно добровольный.

— Может, ну его, вербовщика? А этого мужлана сразу на галеры! Ненавижу деревенщину!

Диего поймал просительный взгляд стражника.

— Нет уж, моим людям нужны мараведи. Вербовщик платит за каждую голову, забирая деньги из первого жалованья каждого негодяя, который предпочтет королевские знамена кутузке. Так что — на выбор. Галеры или окопы. Ну?

— Чтоб ты сдох!

— Значит, галеры. Солдатчина звучит: «Благослови вас Бог, милостивый сеньор»…

Хочешь не хочешь, а один конвоир — мало. Вот и осталось ото всей дневной стражи две головы. И что тут наработаешь? Пора шагать на место сбора. Как раз посреди квартала. Да, в кабаке. И дешевом. Таков закон города — чем ближе к порту, тем ниже цены. Что только хорошо, кормят-то пусть и просто, да вкусно. Да и поят. Налить по бесплатному стаканчику стражу-другому в обмен на репутацию самого надежного и спокойного местечка в порту — невысокая плата, тем более что вне городских стен не приходится платить два реала подати с бутылки, цена которой реал. Иные предместья этим живут — да и порт не брезгует. Хозяин налил бы и больше, но знает — сеньор алькальд ругаться не будет. Просто перенесет «временное присутствие» в другое заведение. За ним переместится и публика — приличная, но не богатая. Те, кто желает гульнуть весело, но мирно — и за половину цены, кого не смущает зоркое око подручных уличного судьи. Алькальд, кстати, уже возгласил извечное «как обычно», ждет фасоль и огромных лангустов. Речных, конечно. Пока рассматривает густую золотистую жидкость в бокале. Тоже интересная вещь. Тонкая венецианская работа не для портовой публики. А дешевое голландское стекло местные питухи за два десятка лет войны успели порядком расколотить. Сама же Андалусия славится не стеклом, но керамикой.

И все-таки пара высоких фламандских бокалов уцелела — и подается знатокам, склонным ценить в вине не столько дурман, сколько игру, запах и букет. Или людям, уважаемым более обычного.

Например, алькальду. Его спутнику пришлось довольствоваться обычной кружкой, сделанной в соседнем предместье, Триане. В ней и мочит усы. Басит:

— На деле — они одинаковы.

— Кружка и бокал? По сути, да. Но бокал позволяет извлечь из того же вина больше радости.

— Я не о кружках, о людях. О девке и пройдохе. Каждый видит в другом свою беду. Оттого и злость. — Сообщил стражник и, сделав пару глотков, возгласил: — Ваше здоровье, дон Диего!