Боевой 19-й - [10]

легкий.

Из беседы с Наташей Устин узнал, что тотчас после возвращения Митяя, перед ее выданьем, Пашковы собирались купить мельницу, но им что-то помешало: или их отговорили, или они не сторговались. Свекор частенько наведывается к ним и о чем-то подолгу беседует с Митяем. С нею очень ласков. О Митяе она говорила мало, вскользь, и неясно было, что она одобряет в нем и что порицает.

— Сквалыжный он у меня н дотошный до всего, ну, чисто цыган.

Это было сказано невесело и, как послышалось Устину, с укоризной.

— Свекор любит его за это... А вот будто и он сам.

Мимо окон мелькнула фигура, послышался хруст

снега. Наталья поспешно встала. Митяй вошел в хату быстро и с озабоченным лицом, но, увидев Устина, бросил пристальный и пытливый взгляд на Наталью.

— Митяй! И где же ты запропастился, — упрекнула Наталья. — Давно человек ждет тебя. — Она даже будто сердилась.

— Кабы я знал... Здорово, Устин! — Митяй, словно деревянный обрубок, сунул Устину свою большую холодную руку. В беспокойно бегающих глазах его рей-

час действительно было что-то вороватое и хитрое. Он снял малахай, ударив им об стенку, сбил снег, затем надел снова и позвал Наталью.

— Наташа, поди-ка ^сюда... Я сейчас, — бросил он через плечо Устину и ув'ел Наталью в горницу.

Устина потянуло домой. Он искал предлога уйти, но вдруг насторожился и прислушался. Из горницы доносился приглушенный говор:

— Четыре меры...

— Да я что ж... как сам знаешь.

— Сготовь тут бутылочку... Устин давно тут?

— Да еще давеча...

Около хаты вновь захрустел снег. В сени, лязгнув щеколдой, вошли люди и, робко потоптавшись, остановились.

Митяй опрометью выбежал из горницы, бросив на ходу:

— Устин, ты погоди, я сейчас!

— Не мешкай! — послала вдогонку Наталья и принялась собирать на стол.

По потолку ходили, что-то тащили волоком, спускали вниз по лесенке. Устин молчал и слушал... «Дотошный», — не выходило у него из головы. А Наталья, видимо желая отвлечь Устина от шума, жаловалась:

— И вот всегда-то он какой-то неуемный. И суматошится и суматошится, хоть бы дома когда посидел.

Вскоре стало тихо. Через огороды прошло двое с мешками. Митяй вернулся, тяжело отдуваясь, и, сбивая рукавицей с шинели пыль, самодовольно сказал:

— Не потопаешь — не полопаешь.

Устин удивленно посмотрел на него сбоку.

День шел к исходу. Оглушенный стаканом, самогона, Устин вытирал потный лоб и силился остановить разгоревшегося во хмелю Митяя.

— Мне что? .. — говорил Митяй заплетающимся языком и гораздо смелее, чем вчера. — Мне один черт, что кум, что сват, — всем свобода, и я чхать на всех хотел!

— Гляди, прочхаешься, Митяй. Тебе вроде как бы и совестно. Человек ты понимающий, ну чего ты не поделишь с мужиками?

— Не с мужиками, а с энтим, — сквозь зубы процедил Пашков, — богом обиженным Еркой, да Груздевым. .. Не пойму, чего это еще к ним Зиновей прилип. .. Всех они вскружили.

— Да ты погоди, остынь чуток, — перебил Устин. — Груздев, чай,' не сам по себе у власти встал?

— Власть себе всласть, — выставив кадык, сказал Митяй, — а по мне, ну-ка ее к чертовой матери!

— Это кого же, стало быть?

— Да их... Грабительством они занимаются, хлеб выгребают, а у того, кто всех больше горб гнул, норовят под гребло начисто выместь. Этак нонче да завтра, а там и по миру пустят.

— Ах, эвона как! Сказано напрямик.

— А что ж, я правду в глаза режу.

— Чью правду-то?

Митяй прищурился и, как бы издали посмотрев на Устина, сказал:

— Свою.

Это слово было произнесено им так, что оно вдруг утратило для Устина первоначальное значение и приобрело новый, более глубокий смысл.'

Вначале Устин хотел возражать Митяю, спорить с ним, но теперь он понял, что это не нужно и бесполезно.

Разговор клеился плохо. Не помогал и выпйтый самогон. Пашков повторял уже высказанные и надоевшие Устину жалобы, ругался и даже кому-то грозил:

— Небось, как доберутся до них, тогда узнают и они, почем фунт лиха.

— Это ты про кого, про что? — удивлялся Устин.

— А ну их... выпьем! — зло сказал Митяй сквозь сжатые зубы, расплескивая самогон.

Устин не хотел пить. Ему было неприятно слушать хмелевшего Пашкова и не хотелось с ним спорить в присутствии Натальи, так как спор легко мог перейти в открытую ссору. Но Устин все же не выдержал и, подавляя в себе раздражение, как можно спокойнее сказал:

— Грозишься, Митяй, а зря. Смотри, как бы тебе по этой самой причине не влетело первому.

— Уж не ты ли думаешь донести?-— ехидно и вызывающе спросил Митяй. — Валяй, валяй.

Устин глянул на мокрые, оттопыренные губы Пашкова, и ему стало противно. Он решительно всуал и встретился взглядом с Натальей. По ее доброй, прося- ' щей улыбке он понял, что разговор с Митяем продолжать не следует. Он холодно простился с Пашковым и увидел^ что тот не только не задерживает, но, словно выпроваживая его, подошел к двери и также небрежно сунул ему вялую грубую руку с негнущимися пальцами.

Прежде чем направиться домой, Устин долго ходил по селу. Хмель прошел, но болела голова, в ушах стоял звон. Слегка покачиваясь, он тихо брел по улице. Глубоко вдыхая морозный воздух, он восстанавливал в памяти весь разговор с Наташей и Мит,яем. Наташа, беседа с нею вызвали в Устине какое-то особенное ощущение домашности, уюта и теплоты. Она была так близка и так далека, что ему хотелось разорвать на себе рубаху и зареветь от страшной тоски и муки. Пойдет ли он к ним после этого вечера, он еще не знал, но чувствовал, что не сможет удержаться от желания видеться с Наташей. Он начнет обманывать себя, изыскивать способы и причины, чтобы заходить к ней, чтобы снова и снова отравляться тоскою и надрывать себе Душу.