Боевое задание - [70]

Мамбет затаил дыхание.

— Меее! — донесся уже явственнее тонкий голосок новорожденного ягненка.

Эх, Мамбет как соскочит! Как вскрикнет!

Уж что он крикнул, сам не знает. Просто радостно подал голос навстречу этой новорожденной жизни.

Холода и дремоты как не бывало! Чуть не кубарем скатился он с крыши по шаткой узенькой лесенке. Совсем рядом, теперь уже даже понятно было, где именно все громче, все настойчивее блеял только что появившийся на свет ягненок.

— Мам! Есть, есть! — кричал Мамбет, пробираясь между спящими овцами.

Пока подошла мать, Мамбет уже нашел и сунул за пазуху мокрого курчавого барашка. При свете фонаря он рассмотрел новорожденного и еще больше обрадовался:

— Мама, у него тоже беленький хвостик! Наверно, родия Белохвостой.

Мать тоже с трудом добралась до окотившейся овцы. И тут же сказала сыну:

— Неси этого в тепло и зови отца. Овцу тоже надо в комнату, у нее, кажется, будет еще ягненочек!

Мамбет вбежал в дом с радостным криком. Отец проснулся и побежал к отаре. А Мамбет выкрутил фитиль фонаря и поставил ягненка на длинные, дрожащие ножки. Черный курчавый ягненок мелко затряс беленьким хвостиком-коротелькой, а потом вдруг заблеял громко, победно и сделал шаг вперед.

— Теперь уже три белохвостых! — не мог нарадоваться Мамбет.

А к утру овца принесла белокопытого, со звездочкой на лбу и тоже белохвостого.

— Четыре, четыре белохвостых! — торжествовал Мамбет и целый день везде, где только мог, писал эту цифру.

В тот день очень многие овечки окотились. И двойняшек было столько, что мама на радостях нажарила целую гору боорсаков[3].

Отец наелся досыта и щедро сказал Мамбету:

— Ну, уж из этого белохвостого, что ты подкараулил сам, обязательно сделаем тебе шапку. Двоих все равно матке трудно кормить, молока не хватит.

Мамбет промолчал, сделал вид, что ничего не слышит. А сам решил тайком отдавать белохвостым ягнятам всю свою долю молока.

Дня через два приехала почтальонка, привезла письмо от бабушки и газету, в которой были портреты матери и отца Мамбета. В газете их называли маяками трудового фронта. Так сказала почтальонка. Мамбет догадался, что маяками родителей называют за то, что они целую ночь без устали маячат вокруг отары, ходят с фонарями, помахивают, не подпускают волков.

Пока Мамбет рассматривал картинки в газете, отец написал записку председателю. Писал он медленно, будто черепаха ползет на гору, а буквы ставил огромные, жирные, как следы мокрой курицы в ныли. Написал, отдал записку почтальонке и ушел.

А почтальонка девушка добрая и, пожалуй, самая красивая на свете. Она прочитала Мамбету записку. И они вместе порадовались, что отец не забыл написать председателю о том, как им помогал Мамбет в первую ночь большого окота… Хорошая она, эта почтальонка. Не зря же у нее такое нежное имя, Айгюль — лунный цветок.

Зима наконец выдохлась, перестала дуть холодными ветрами из ледниковых ущелий. Со снежных гор вместе с веселыми ручейками спустились цветы. Желтенькие, голубые, красные и всякие-всякие.

Был самый веселый, самый солнечный день, когда на пастбище опять приехал председатель.

Отец пас у самых снеговых гор. Вся отара отсюда казалась горсточкой синеватых камушков, брошенных в первую весеннюю траву.

Мать наводила порядок вокруг домика, готовилась к первомайскому празднику. Мамбет ей помогал.

Председатель поставил коня за домом. Поздоровался и с матерью и с Мамбетом за руку. Расспросил, как идут дела. Какой приплод…

Джюнус пристально смотрел на Мамбета и пощипывал черную длинную бородку. Он совсем не старик. А бороду, говорят, завел для солидности. Председателем выбрали, когда вернулся с фронта после тяжелого ранения, а лет ему было всего только двадцать. Боялся, что не станут слушаться такого молодого, вот и отрастил бороду.

Постоял председатель перед Мамбетом, потеребил свою бороду, а потом насупил большие, колючие брови да и говорит строго, серьезно:

— Что же, товарищ Мамбет Токторбаев? Дошли слухи, что опять отказался от премии, не разрешаешь резать ягненка на шапку?

Сперва Мамбет думал, что его хотят ругать. А потом все понял и ответил точно так, как отвечал отцу:

— Нельзя из живого ягненка шапку шить!

— Молодец! Хорошим хозяином вырастешь! — солидно сказал председатель. — Давай вместе напишем такое письмо во Фрунзе, чтоб совсем запретили шить шапки из живых ягнят.

— Напишем! — засиял Мамбет.

— А теперь получай. На этот раз мы решили дать тебе такую премию, что уж не откажешься…

Председатель вынул из-за пазухи шапку из меха золотистой лисицы, с голубым верхом и подал ее Мамбету.

Мальчик обеими руками, бережно, словно хрупкую вазу, взял невиданную шапку и широко открытыми глазами начал рассматривать ее со всех сторон. Она была воздушно легкой. Колпак из бирюзового бархата сверкал, словно осколок утреннего неба над снеговыми горами. А вокруг него, казалось, свернулась калачиком живая лиса. Золотистый мех был так нежен, пушист, что мальчик боялся дышать на него, как на одуванчик!

Бесподобная шапка!

Русские мальчишки такой шапки, пожалуй, в жизни не видывали, если они не бывали в Киргизии, в стране, где много солнца, цветов и золотистых лисиц.