Боевая тревога - [3]

Генерал посмотрел на Нину Ивановну, развел руками:

– Вот и все.

Мы захлопали в ладоши, вскочили с мест, но учительница усадила нас за парты.

– Вопросы есть?

Руки подняли все. Я не удержался, первым спросил:

– А с девочкой и с Иваном Петровичем вы встречались в тот день?

– К сожалению, нет. Встретились с ними только после войны. Иван Петрович умер в сорок седьмом. Человек он был больной.

– А девочка, кто она? Где живет? –зашумел весь класс.

Генерал улыбнулся, посмотрел на учительницу. Я догадался и крикнул:

– Это была наша Нина Ивановна!

– Правильно, – ответил генерал.

– Ура! – закричали мы, выскочили из-за парт, бросились к учительнице. Поднялся такой гам-крик, что из соседнего класса прибежала учительница Вера Андреевна узнать, что у нас происходит.

А мы удивлялись: ну и Нина Ивановна, это надо же, молчала, не рассказывала. Учит нас, рассказывает про разных фараонов, королей, а про себя – ни слова.

– А вы боялись, когда шли к нашим? – спросили девочки.

– Очень боялась, – призналась учительница.

Генерал поднял руку, все затихли.

– И еще что-то скажу. Командование наградило Ивана Петровича орденом Отечественной войны, а маленькую Нину медалью «За отвагу».

– Ура! – снова закричали мы.

Прозвенел звонок, и урок истории в нашем классе кончился.

НОЧЬЮ ПОД СОЛНЦЕМ

Был уже одиннадцатый час вечера, но Алеша не спал, как не спали все дети этого приморского заполярного городка. И солнце не заходило и не зайдет, будет низко плыть над сопками и морем всю ночь, до самого утра, а утром начнет подниматься вверх. Так за сутки и обойдет все небо по кругу, не прячась за горизонт ни на минутку. Потому что это июнь, а он здесь без ночной тьмы и без звездного неба над головой.

Алеша сидел на замшелом валуне и смотрел на море. Глухо и лениво бормотало оно, хотя ветра не было. Неподалеку от берега, словно комки морской пены, покачивались на воде сытые чайки, по-ночному некрикливые и медлительные. Им бы, как и Алеше, надо бы спать, да не спится – светит солнце, глаз не сомкнуть, а вокруг соблазнительно кишмя кишит рыба, кипят от нее отмели и заводи… Напротив Алеши, у самой воды, сидя на раскладной брезентовой табуретке, старый моряк удил рыбу. Он был действительно стар, лицо, иссеченное мелкими морщинами, высохло, как коралл, руки длинные, несгибающиеся, на кистях крупные жилы. Прожорливая пикша хватала наживку – кусочек селедки, – едва моряк забрасывал удочку в море. Проволочная корзина его была полна рыбы.

Пикшу ловили по всему побережью – с берега, с причалов, с кораблей, стоящих на рейде. С буксира таскала рыбу женщина в оранжевых брюках. Выхваченную из воды рыбину она бросала на полубак. Пикша, ударившись хвостом о доски, тут же засыпала.

У старого моряка кончилась наживка. Старик некоторое время, согнув спину, неподвижно смотрел на воду, потом повернулся к Алеше.

– Мальчик, за селедкой не сбегаешь?

Алеша отрицательно покачал головой – домой ему не хотелось: мать сразу же уложит в постель.

– Ленишься. А может, ты прирос к валуну?

Алеша поднялся, но не ради того, чтобы доказать, что валун его не держит, просто ему стало холодно от камня. Мальчик спустился ниже к воде. Старому моряку, как всякому рыбаку, вошедшему в азарт, хотелось еще ловить. Алеша ему посоветовал:

– А вы на пикшу и ловите. Отрежьте кусочек.

– И будет хватать?

«А еще моряк», – радостно почувствовал свое превосходство Алеша.

Но тот почему-то не послушался совета Алеши. Он потряс корзиной, накрыл ее вафельным полотенцем, смотал леску. Алеша так и не понял: то ли старику жалко было резать рыбину, то ли он удовлетворился уловом.

– А почему ты не ловишь? – спросил он.

– Не хочу, – ответил мальчик. Алеша не рыбачил потому, что ему жалко было живой рыбы – пришла с далеких просторов к берегу на нерест, а ее хватают, хватают.

– А я ловлю. Каждый день. Хотя мне она не нужна. Могу отдать тебе. Хочешь – возьми.

– Спасибо. Мой папа вчера наловил.

Алеша и раньше встречался с этим старым моряком, знал, что живет он один, дома у него ни единой души, кроме рыжего сибирского кота. Он постоянно сидит на окне, позевывая на солнышке, и со спокойным равнодушием относится к попытке мальчишек подразнить его через окно.

– Заштормило, – промолвил старик, кивнув головой на море, – но погода не испортится. Мои дырки в теле не сигналят.

– Раны?

Моряк не ответил, возможно, не услышал. Алеша сказал:

– Барометр предвещал спокойную погоду.

– Это в нормальном краю барометр служит. А здесь на дню раз десять крутит-вертит. Сюда бы привезти боа, тот не соврет.

– Кого? – не понял Алеша.

– Питон. Такая змея. – Старик достал из карма на портсигар, щелкнул крышкой, закурил «беломорину». – В Бирме видел. Там у каждого моряка он дома живет. В море идут с питоном. Рыбачат, а питон в лодке лежит. А как только почувствует шторм, бросается из лодки и спешит к берегу. Вслед за ним и рыбак спасается.

– Интересно. И большой он?

– Питон есть питон. Большой… На корабле нашем он не прижился. Сдох, бедняга.

Старый моряк поднялся, окурок бросил не в воду, а втоптал в песок. Некоторое время с любопытством наблюдал за женщиной в оранжевых брюках, которая уже забросала рыбой весь полубак буксира, потом взял табуреточку, корзину с пикшей и направился на сопку. Высокий, худой, ровный в спине, он шел не по-стариковски легко, резво. Удочку держал, как копье перед броском. В желтых сандалетах, в застегнутом на все пуговицы и крючки кителе. Захватанная фуражка с потрескавшимся козырьком и потемневшим от водяной соленой пыли «крабом», видимо, долго служила хозяину. Верх ее распирал вставленный внутрь стальной обручик. Чем-то дорога старику эта фуражка, коль он не покупает новую. Видно, он, как все моряки, человек суеверный, не желает расставаться с ней– свидетельницей какой-то памятной истории на море.