Боевая тревога - [21]

Мы свернули с нее, углубились в сосновый подлесок, пробились сквозь него быстро и очутились среди деревьев старых, перезрелых, с толстыми стволами. Здесь было идти легче, к тому же немного посветлело. Свет лился сверху, с неба, серый, жидкий; он гасил звезды, стирал их, как стирают тряпкой на классной доске записи 'мелом. Верхушки деревьев тихонько качались, и светлые прогалины между ними тоже покачивались, как вода в озере. Казалось, над нашими головами было не небо, а застыло вывернутое куполом море. Странное сравнение пришло мне в голову.

Исаев – он шел первым – обо что-то споткнулся и упал. Я помог ему подняться, он немного поахал – крепко ушибся боком, – но не стал отдыхать, а послал вперед меня, сам пошел замыкающим. Потом падали и я, и Чеботару, натыкались на сучья, царапались о ветви, хотя, казалось, и старались идти осторожно. Просто внимание притупила усталость, все крепче и крепче опутывая телб. Отяжелели ноги, руки, спина, гудело в голове, горько было во рту. Натолкнувшись по дороге на валун, я остановился, хотел присесть, но услышал сзади окрик ефрейтора:

– Давай, давай, ребята, немного осталось!

Исаев обошел меня и опять двинулся первым, опять повел без остановки, без передышки. И откуда у него такое упорство, неутомимость, что он – железный? Я не успевал за ним, отстал, остановился перед поваленным ветром деревом. Исаев пролез под ним, а я и Чеботару навалились на него грудью и так, обессиленные, и висели некоторое время, давая хотя бы маленький отдых ногам. Исаев, не слыша наших шагов, обернулся.

– Под низ пролезьте, – сказал он.

– Не полезу, дай три минуты, – выдавил из себя через силу Чеботару. Он сполз с дерева и, как мешок, шмякнулся на землю.

Мне тоже нестерпимо хотелось свалиться мешком на землю. Ноги от такого желания предательски задрожали, не стали меня держать, и тело начало сползать с дерева, и в конце концов я сел.

– Мало времени у нас, ребята, опоздать можем, – сказал Исаев. – Вставайте.

– Подожди три минуты, – попросил Чеботару. – Не могу…

– А через «не могу» можешь? –Ефрейтор обратился, казалось, к одному Чеботару, но, несомненно, эти слова адресовались и мне. – Нужно уметь пересиливать себя. Ну!

Я пошевелился, сделав слабую попытку встать с земли. Это заметил ефрейтор.

– Варкин вон встает, – тут же похвалил он меня, после чего я уже сидеть не мог. Упираясь автоматом в землю, начал поднимать свое тело, тяжелое, непослушное, точно чужое, и встал. Потом пригнулся и пролез под деревом.

– Молодец, Варкин. А ты, Чеботару, не стараешься. Боишься надорваться.

Чеботару вдруг вскочил на четвереньки и прыжками, по-лягушечьи шастнул под поваленное дерево, вскочил и, что-то по-своему быстро-быстро говоря, пошел вперед. Он ссутулил плечи, как это делают борцы перед схваткой с противником, и шел, нарочно не выбирая дороги – сквозь кусты, густой ельник и даже кучи хвороста не обходил, а перелезал через них.

– Ничего, – сказал насмешливо Исаев, – солдату позлиться иногда полезно. На одной злости потом можно пройти еще столько же.

– На злости? Как на горючем? Да? – огрызнулся Чеботару. – Могли и по шоссе туда добраться.

– Могли бы и подъехать на попутной машине.

– Ну и подъехали бы, – не уловил иронии ефрейтора Чеботару. – И давно бы были на месте.

– Понимаешь, – Исаев догнал Чеботару и пошел рядом, – любой инструмент без работы ржавеет. Бляха твоего ремня, если ее не чистить, не блестит. А солдат без солдатской работы и науки – не солдат, ржавчиной покроется. Он точно бляха, чем больше трешь его, тем ярче блестит.

– Ха! – развеселился Чеботару. – Значит, меня нужно драить. И ты сегодня это делаешь? Ай да ефрейтор!

Нам осталось идти километра четыре. Времени у нас в запасе больше часа. Если это расстояние пройдем за час, останется минут двадцать – достаточно, чтобы сделать себе окопчик для наблюдения. Исаев, сказав об этом, как бы предоставил нам право выбора: или прибавить шагу и выиграть время, или меньше оставить времени для рытья окопа и отдыха. Мы прибавили шагу.

Вскоре мы услышали гудение машины, ровное, протяжное, –как звон басовитой струны, далеко слышное в утренней тишине.

У нас словно прибавилось сил. Солдаты называют это вторым дыханием. Теперь мы почти бежали сквозь малинник, щитовник и какой-то низкий, с хрупкими стеблями кустарник, торопились, как торопится иео всех сил стайер, увидя близкий конец трудного пути. Тяжело дыша, ловили открытыми ртами воздух, в груди и горле стояла комом удушливая горечь. Мы сняли пилотки, по нашим лицам стекал пот. Я приотстал, потому что больше остальных выбился из сил. Исаев и Чеботару пошли со мной рядом, поддерживая: один – мой вещевой мешок, второй – меня самого под руку.

Выбежали мы метров на сто дальше от перекрестка. Черная, отполированная полоса асфальта блестела, как мелководная река с торфяным дном. Не выходя на асфальт, прошли по краешку леса до обрывистого откоса, на который взбежала стайка молодого ельника. Это и был наш конечный пункт.

Ефрейтор Исаев посмотрел на часы и, сдерживая дыхание, прерывая его словами, сказал:

– Четыре часа… двадцать восемь минут… В запасе тридцать две… Молодцы, ребята… Не подвели!..