— Мамочка, с шинами, — просит мальчик.
— Непременно с шинами, — торопится ответить молодая женщина.
И Бобик счастливо смеется. Ему хорошо и сладко чувствовать под собой тонкую пахучую мамину руку, видеть игру лучей на милом, бесконечно милом лице.
Полусвет не мешает наплаканным глазкам. Его клонит ко сну…
А Тата все шепчет молитвы.
Бобик то закроет глазки, то вдруг широко откроет их, чтобы увидеть еще раз маму… Она так нежно смотрит на него — родная, милая, такая красавица в этих слабых лучах…
— Мамочка! — шепчет он еле двигая губками, — какие это духи у тебя?
— Ирис и вербена, голубчик!
— Ирис и вербена… — повторяет Бобик сквозь сон. — Ирис и вербена… как хорошо… вербена… вер-бена… — и сладко засыпает с детски счастливой улыбкой на губах…
Поезд ползет, как черепаха… Только что проехали Ланскую. Молодая женщина тесно прижимается к углу вагона. Колеса стучат… Или это ее сердце стучит, как пойманная пташка?.. В открытое окно льется струя чистого, свежего воздуха… Визави седая в буклях старушка дремлет с болонкой на руках.
— Удельная… Опять остановка! О, как долго… долго…
«Мамочка с шинами и с красненьким сиденьем», — слышится ей звонкий и нежный голосок сына… А сердце стучит, неугомонное…
Она его любит, горячо, порывисто, как только может, способна любить такая женщина, вся сотканная из чувств и нервов. Сегодня она чуть было не сдалась на просьбы ребенка. Но… нет… Опять муки — ревность… отчаяние…
«Твой сын разлучает нас… Я не переношу этого… Ты больше мать, чем женщина…» Этот голос — его голос… Ах, зачем она так полюбила этого страстного, жестокого и чудного человека! «Ты мое все! — опять с поразительной ясностью слышится ей, — я хочу тебя всю, всю без изъятия… Или все или ничего… Ни сына, ни прошлого…»
И так страстно, так жутко при этом блестят на нее эти два огромных великолепных глаза… Не покориться им нельзя… И она покорилась…
О, какя это страстная, стихийная, божественная любовь… Он всю ее охватила собой, всю заполонил, точно калеными звеньями цепей, которые она готова лизать, как собака. Их любовь — сплошная ревнивая мука и невыразимое блаженство!..
До 26 лет она не знала этого яда, отравившего теперь все атомы ее души и тела… Он разлился по ней и жжет ее томительными сладким огнем…
А поезд все ползет, как черепаха…
__________
— Катя, наконец-то, дорогая!
Станция освещена слабо, но она сразу узнала его светлый костюм, белым пятном выделявшимся в сумраке июльской ночи… И эти глаза сияют нестерпимо…
— Наконец-то!
Он берет ее руку властным движением хозяина. Ведь она его принадлежность, его собственность. На балконе их маленькой дачи, затонувшей в кустах бузины и сирени, шумит самовар.
— Дорогая, милая, наконец-то!
Она улыбается… Ее пятичасовое отсутствие измучило его. И это на пятый год связи.
— О милый, спасибо!
Ее губы тянутся к нему. Как он хорош с этой характерной головой сорока восьмилетнего красавца, с этой несгорающей страстью влюбленных глаз!
В его лице беспредельная, покрная преданность раба и жуткая любовь властелина. Она смотрит в его глаза и невольно сравнивает их взгляд с детски-чистым, невинным и кротким взглядом…
— Мамочка, не уезжай! Не уезжай! Не уезжай, дорогая!.. — слышится ей плач и стон ребенка.
А молчаливая ночь спускается все ниже и ниже…
__________
— Женщина-самка, женщина-мать есть настоящий и нормальный тип женщины… Но прежде чем стать матерью, она становится женщиной… Тебе не было дано этого прежде… Материнство поглотило в тебе женщину, но, я думая, ты могла бы поделить…
— Но, милый…
— Ты безголовая самка по отношению к ребенку… Ты не замечаешь ни его недостатков, ни его дурного начала…
— Но, милый, Бобик не дурной ребенок…
— Ты слепа в своем чувстве и растишь маленького демона.
— Но, Сергей, будь справедлив, что ты хочешь от пятилетнего ребенка, хрупкого, избалованного…
— Да, вот именно: избалованного…
И за минуту до этого влюбленные глаза полны яда ненависти. О, этот ребенок, отнимающий от него эту изящную, маленькую женщину! Он ненавидит его всеми силами души. Ведь бросил же он свою семью по одному ее слову, бросил своих больших девочек, таких умных и милых… А она? О, она слишком мало любит его! Еще в начале лета ребенок жил с ними, отравляя ему минуты отдыха своим присутствием. Она таскала его всюду за собой… Во время прогулок, ребенок не спускал с них глаз, недоумевающих и серьезных, лишь только он касался его матери или нежно заговаривал с ней. С трудом убедил он Катю отдать Бобика к бабке на конец лета… «Ну, — думал он, теперь мое царство». И ошибся…
Не было дня, чтобы Катя не съездила в город к сыну… По возвращении оттуда, ее ласки носили характер истеричности… Он был слишком чуток, чтобы не понять ее…
А ночь — томная, благоухающая чуть заметной свежестью начинающейся осени окутывает их все теснее и ближе…
— О чем ты задумалась?
Она вздрогнула, пойманная на мысли… Ее глаза вспыхнули и заискрились.
— Катя, Катя, да пойми же, я люблю, мучительно люблю! Всю, всю хочу я тебя целиком с твоим сердцем драгоценным, чутким… Все или ничего!.. Без тебя ад, могила… Катя, ведь я почти старик… Мне не долго, может быть, осталось. Так не оставляй же меня, люби меня, голубка моя милая.
