Блю из Уайт-сити - [65]

А мерцающая камера наблюдения показывает вот что. Я лежу на кровати в своей комнате. Это односпальная кровать, стоящая у дальней стены, в трех метрах от окна. Я чувствую, что веки как будто придавило и голова трещит. Сильная боль пронизывает голову: от глазных яблок по окружности и до самого темени.

Сознание возвращается постепенно, как будто в темной комнате вдруг зажигают тусклый свет, а потом начинают увеличивать его мощность, неторопливо поворачивая реостат. С улицы слышен гул машин, вой взлетающего самолета. Жара. Я в брюках, но без рубашки. Волосы слиплись от пота.

Какой-то непонятный химический запах, и что-то давит на спину, не тяжело, но неприятно. Сквозь закрытые шторы с улицы проникает слабый свет. Тикающие часы заставляют приоткрыть глаза. Прямо передо мной стоит будильник в виде Большой Птицы из «Улицы Сезам» — подарок тетушки, которая никогда не помнит, сколько мне лет. Пять минут одиннадцатого. Будильник стоит на полу.

Я пытаюсь вытянуться, но что-то мне мешает. Кровать стала как будто меньше. Реостат продолжает медленно поворачиваться по часовой стрелке, и я осторожно встряхиваю головой, но от этого боль возвращается с удвоенной силой. Я заношу руку за спину, пытаясь принять устойчивое положение, и натыкаюсь на что-то теплое, мягкое, влажное. Решив, что это какое-то животное, я вздрагиваю от неожиданности. Но оно не двигается. Я ничего не могу понять и осторожно, чтобы голова не разболелась, поворачиваюсь.

Нодж, закрыв глаза и ровно дыша, спит в одной кровати со мной. Он свернулся калачиком, как маленький, хотя его поза больше напоминает сидящего на корточках волосатого подростка. На волосах следы геля, на лице легкий пушок, мягкий предвестник щетины. Выражение абсолютной невинности, я бы сказал, блаженства. Он глубоко погружен в сон. Сначала я заметил, что на нем, так же как на мне, нет рубашки, но не придал этому никакого значения, потом — что он, прижавшись сзади, давит на меня, наконец, — что рука его лежит спереди на моих штанах. И довольно крепко сжимает мой возбужденный член.

Я замер, пытаясь осознать этот невероятный факт. Я боюсь пошевелиться. Чтобы не разбудить Ноджа, чтобы он не увидел то, что я так старательно пытаюсь забыть. Он вздыхает и начинает ворочаться. Тогда у него было крепкое, накаченное тело. Я каменею, от ужаса, а не от возбуждения. С постера на стене на меня смотрит улыбающийся Пит Бернс, вокалист группы «Дэд ор Элайв». Смотрит с издевкой.

Очень медленно, по миллиметру, затаив дыхание, я начинаю перемещаться к краю кровати. Мне кажется, что прошла целая вечность, прежде чем я опустил свою левую руку на пол. Рука Ноджа все еще не отпускает меня. Я начинаю елозить и извиваться, чтобы высвободиться, очень аккуратно, боясь разбудить его. Нащупав рукой ворс ковра, я переношу на нее центр тяжести. Постепенно сползаю в сторону, зависнув над краем кровати. Я уже опустил левую ногу: кончики пальцев касаются пола. Нодж разжал руку.

Нодж снова пошевелился, постанывая во сне. Я замер. Он выпрямил руку и дотянулся до моей икры. Опять не двигается. Я завис между кроватью и полом, опасаясь убрать ногу: это может его разбудить. Еще какое-то время рука и нога выдерживали вес тела, а потом я просто рухнул. Будильник в виде Большой Птицы падает на пол и начинает звенеть:

«Просыпайтесь, просыпайтесь! Солнышко уже встает!»

И хихикать, как Большая Птица.

Я моментально переворачиваюсь и накрываю будильник своим телом. Он по-прежнему звенит, но теперь это сдавленное бормотание, раздающееся из-под моей диафрагмы. Я чувствую его вибрацию: большой желтый пластмассовый клюв больно впивается мне в грудь. И снова, затаив дыхание, я поворачиваю голову и смотрю на Ноджа. Замечаю, что на какое-то мгновение он приоткрывает глаза. Был ужасающий момент, когда наши взгляды встретились, а потом Нодж снова закрыл глаза. Не знаю, проснулся он или нет.

Чуть погодя мне удается нажать локтем на кнопку, и будильник выключается. Тогда я встаю, как можно быстрее застегиваю брюки, надеваю рубашку. Натянув баскетбольные бутсы, яростно борюсь со шнурками, пытаясь завязать их на ходу. Потом я скатываюсь по лестнице, вылетаю на улицу и бегу, бегу, голова трещит, как будто внутри разрываются миллионы снарядов.

В тот день я не скоро вернулся домой — все утро бродил по улицам и паркам. Выпитое накануне вино и съеденные семена бродили в желудке: я блевал в канавы и урны для мусора, вызывая отвращение прохожих. Видок у меня был, наверное, ужасный: поймав свое отражение в витрине магазина, я увидел болезненные мешки под воспаленными красными глазами.

Когда я с замиранием сердца открывал дверь, опасаясь, что Нодж еще не ушел, мне показалось, будто в доме что-то изменилось, он был заряжен не так, как раньше. Я глубоко вздохнул и пошел наверх, готовясь к худшему. К счастью, от Ноджа не осталось и следа. Разве что смятая подушка да незастеленная постель.

Неделю мы не виделись. Это были каникулы после первого полугодия, и обычно мы каждый день перезванивались, а тут — тишина. В первый день учебы я вышел утром из дому, повернул за угол и заметил Ноджа на другой стороне улицы. Мы оба тут же остановились, приветственно помахали друг другу и улыбнулись; я перешел на его сторону улицы. О том вечере не было сказано ни слова. Как если бы ничего и не случилось. Уверенности не было ни в чем, но обстоятельства и детали неприятно тревожили подростковое сознание, которое безоговорочно и с удовольствием присоединялось к общему хору насмешек над