Блю из Уайт-сити - [14]

Колин замер у магазина «Юниверсал Джинс» и смотрит на витрину: «Келвин Кляйн», «Босс», «Ив Сен-Лоран», «Москино», «Донна Каран», «Армани»… Глядя на лейблы, можно подумать, что попал куда-нибудь на Саут-Молтон-стрит[16], но вещи тут дрянные. А одна пара джинсов — так совсем уж невероятное дерьмо: вареные, мешковатые, на редкость уродливые.

— Великоваты, — произносит Колин как завороженный.

Что с Колином происходит, непонятно. Тони едва бросает на него взгляд. Они с Ноджем бок о бок уходят вперед.

Скоро мы снова быстро шагаем мимо магазинов с опущенными решетками на витринах, мусульманских мясных лавок, пиццерий, индийских закусочных, прачечных-автоматов, скобяных лавок. За витриной одной из лавочек нет ничего, кроме плакатов с видами Мекки и написанного крупными буквами призыва «Добро пожаловать в волшебный мир ислама!».

— Аллах акбар! — выкрикивает Тони.

— Смерть неверному псу Рушди! — подхватывает Нодж, но у него получается не как у араба, а на манер Питера Селлера[17], изображающего китайского кули.

Колин не меняет выражения лица и говорит:

— В жопу папу римского.

Колин не знает, кто такой Рушди. Тони знает, кто он такой, но его не любит и поэтому всей душой поддерживает фетву. Тони любит Энди Макнаба[18], а когда чувствует себя интеллектуалом — Джеймса Эллроя[19], причем чем мерзостнее вещь, тем ему лучше. «Черная Далия» — его любимая книга. Я знаю, кто такой Рушди, и даже начал читать одну его книжку, но бросил на странице двенадцать. Полная чушь. Нодж утверждает, что прочел «Сатанинские стихи» и они ему даже понравились. Просиживая целыми днями в своем такси, он порой и не до такого додумывается. Больше всего на свете Ноджу хочется быть умным, но он неумен. Я вот умен, однако ловко это скрываю — в Шепердс-Буш быть умным не слишком удобно.

Мы минуем польскую гастрономическую лавочку, ливанскую закусочную с едой на вынос, турецкую кебабную, ресторан карибской кухни и пиццерию «Домино». Слева появляются облагороженные коттеджи 6-го Западного округа.

Винный магазин возвещает изменения в экономической географии района. С фонарных столбов теперь свисают корзины цветов. Рестораны здесь еще не пафосные, но уже довольно модные: «Брэкенбери», «Эйнджелси», какое-то вегетарианское заведение. В полумиле справа виднеются многоэтажки Уайт-сити[20] — Колин до сих пор живет там со своей мамой. На границе Уайт-сити, но уже среди частных, стоящих стена к стене кирпичных домов с бронзовыми дверными молотками на входе, находится и мое жилище. По милости «Фарли, Рэтчетт и Гуинн» это аккуратный беленький четырехкомнатный домик — две комнаты внизу, две наверху.

Тони и Нодж, которые все так и идут впереди, останавливаются у здания, похожего на супер-новый ресторан. Его облик минималистичен — кубические формы, затененные оконные стекла, голые бетонные стены. Зал ресторана заполнен на три четверти, все посетители явно редакторы Би-би-си, болтающие о всякой ерунде.

— Пришли, — объявляет Тони.

— По-моему, дерьмо, — говорит Нодж.

— Давайте зайдем, посмотрим, — предлагаю я.

Колин кивает. Он всегда кивает, всегда говорит только «да». Без выражения согласия не обходится ни одна его фраза. Оно у Колина сродни заиканию.

Входим, нас усаживают за столик у окна. Живот у меня бурчит в предвкушении. Приносят меню — не привычные старомодные меню в красной искусственной коже и с убойными ценами на курицу карри, мургх-алоо и бхинди-бхаджи, — а нечто, напоминающее пергаментные свитки, испещренные каллиграфическими письменами.

Мы снимаем верхнюю одежду, вешаем на спинки стульев и принимаемся изучать меню. Нодж нудит, Тони всех подначивает, Колин со всеми соглашается. У нас всегда так. Я же понемногу участвую и в том, и в другом, и в третьем. Если у меня и есть свое собственное амплуа, то это, пожалуй, вранье. В нем я силен.

Ноджа чтение меню обескураживает. Я понимаю это по тому, как сжимаются его губы, когда он пробегает глазами названия блюд, и как они белеют, когда он смотрит на цены. Таксисты зарабатывают меньше, чем принято думать, да к тому же Нодж с его потаенным, то есть напрочь отсутствующим, обаянием вряд ли получает большие чаевые.

— Намешали дерьма всякого, — заявляет он достаточно громко, чтобы проходящий мимо официант в иссиня-черном пиджаке без воротничка и с блестящими пуговицами скривил губы.

Я смотрю в меню и понимаю, что имеет в виду Нодж. «Лобстер под легким тминным соусом, покоящийся на чечевичной подстилке». Напротив меня сидит Тони с сияющей физиономией. Ему здесь определенно нравится.

— Попробовать, что ли, решми-кебаб? — говорит он.

Нодж замогильным голосом зачитывает из меню:

— «Этот куриный кебаб будет на вашей тарелке такой же роскошью, что и драгоценный атлас, в честь которого он получил свое название». — Сделав для пущего эффекта паузу, Нодж повторяет: — Намешали дерьма всякого.

Зануда он все-таки.

Тони не обращает на него внимания. Фешенебельная обстановка вынуждает его к сдержанности. В той же мере, в какой Ноджу хочется быть умным, Тони всегда стремится соответствовать обстановке, стилю и моде. Всем нам, каждому по-своему, хочется соответствовать. Наверное, поэтому-то я и боюсь рассказывать им про Веронику. Потому что я